Елена Холмогорова - Рама для молчания
Но знаменит этот особняк стал прежде всего не своими архитектурными достоинствами, а людьми, в разное время становившимися его обитателями.
Здесь мне все чаще приходилось скашивать глаза на часы, лежавшие по лекторской привычке на столе. Потому что о Михаиле Федоровиче Орлове я могла бы говорить не один час. Герой войны 1812 года, тот самый генерал, чья подпись стоит под условиями капитуляции Парижа. Во время выступления декабристов Михаил Федорович был в Москве, но известно, что в планах заговорщиков ему отводилась значительная роль. Последовал арест, Алексеевский равелин, допрос, сделанный лично Николаем I, толстое обличительное «дело». Но Алексей, родной брат Михаила Орлова, на коленях вымолил у императора прощение для государственного преступника. Как замечательно точно заметил А.И.Герцен, если Орлов «не попал в Сибирь, то это не его вина, а его брата, пользующегося особой дружбой Николая и который первым прискакал со своей конной гвардией на защиту Зимнего дворца 14 декабря». Ужас гражданской смуты: братья по разные стороны баррикад! Михаил Орлов был женат на дочери прославленного генерала Н.Н.Раевского Екатерине, а ее младшая сестра Мария, бывшая замужем за Сергеем Волконским, последовала за ним на каторгу, куда отправились и многие друзья Орлова. Да, он избежал Сибири «не по своей вине», но осужденные декабристы недоумевали, а приближенные императора, напротив, негодовали по поводу мягкости приговора. И чем измерить муки совести перед товарищами, гниющими в нерчинских рудниках, сосланными рядовыми на Кавказ… Всего полгода провел Михаил Орлов в Петропавловской крепости, а затем был вывезен под конвоем в свое имение Милятино Калужской губернии без права въезда в столицы. Полицейский надзор не был снят с него до конца дней, и когда ему было высочайше разрешено вернуться в Москву, милость сопровождалась распоряжением «смотреть за Орловым должно и строго». Дом Шубиной на Малой Дмитровке, где поселился Орлов в 1833 году, не стал великосветским салоном, но, как вспоминал поэт Яков Полонский, «вся тогдашняя московская знать, вся московская интеллигенция как бы льнула к изгнаннику Орлову; его обаятельная личность всех к себе привлекала… Там, в этом доме, я встретил впервые Хомякова, проф. Грановского, Чаадаева, И.Тургенева». Интересы хозяина дома были разнообразны. Может быть, мы сейчас находимся в его кабинете (шепоток пробежал по рядам), отделанном тогда под мрамор или оклеенном по моде того времени фисташковыми обоями, где он написал книгу «О государственном кредите».
Надо, надо остановиться, минуты текут, а все до главного имени еще не добралась! Вот оно: Пушкин! Их знакомство состоялось еще в 1817 году, когда они оба были членами литературного общества «Арзамас». В письмах Пушкин чаще всего называет Орлова арзамасским прозвищем Рейн. Очень сблизились они во время южной ссылки поэта, в Кишиневе, где Орлов командовал пехотной дивизией. В анонимном доносе на него корпусному командиру сообщалось: «Нижние чины говорят: дивизионный командир – наш отец, он нас просвещает, 16-ю дивизию называют Орловщиной»… У меня нет прямых доказательств, что Александр Сергеевич поднимался по этой лестнице и фигура его отразилась на мгновение в парадном зеркале. Но многочисленные встречи друзей в Москве дают основание для таких предположений…
Дальше приходится в перечислительном порядке: рисовальная школа – прародительница знаменитой Строгановки, женское заведение княжны Мещерской, Училище драматического искусства А.Ф.Федотова – одно за другим занимают этот дом.
А в 1899 году в его двери входит Антон Павлович Чехов. К этому времени изменился облик Москвы, рядом с особняками росли многоквартирные «доходные» дома, строившиеся по заказам купцов, уверенных, что у них «денег хватит на все стили». Малая Дмитровка оставалась островком стародворянской Москвы, и Чехов не без иронии пишет своему другу архитектору Ф.О.Шехтелю: «Я уже аристократ и потому живу на аристократической улице». Но именно в тот год Малая Дмитровка стала первой улицей города, по которой прошла линия электрического трамвая. Его звонки заглушали стук карет и экипажей, извозчичьих пролеток и линеек. Всего три дня прожил здесь Антон Павлович. Было бы время, рассказала бы подробно, чем были они заполнены, но примите на веру, что в эти апрельские дни решалась сценическая судьба пьесы «Дядя Ваня».
А после революции дом опять дает приют учебному заведению: в двадцатые годы здесь располагается Государственный институт журналистики, готовящий кадры для красной печати. Один из студентов вспоминал: «Двухэтажный особняк на Малой Дмитровке… Остатки былой купеческой роскоши и грубо сколоченные, некрашеные столы и табуретки в тесных комнатенках, в коридоре – сбитая из досок пепельница». Здесь родилась так называемая «живая газета» – знаменитая «Синяя блуза».
Когда институт расширился, он переехал в другое помещение, а дом опять стал жильем. Основательные и временные перегородки, безбожно перерезав лепнину на потолке, превратили залы и аудитории в комнаты коммунальных квартир с их непременными атрибутами: шумными кухнями, тесными коридорами. А потом произошло очередное превращение. И комнаты вновь стали кабинетами, теперь – вашими. Вкратце история такая. А кому интересны подробности – скоро будет книжка!
Доклад был выслушан с неожиданным для меня вниманием, задавали вопросы, вздыхали: «Вот люди жили…». Когда поток иссяк, подошел невзрачный человек, такой классический, почти карикатурный «советский инженер», и ошарашил: «Только вы можете мне помочь!». А потом добавил совсем уж несуразное: «Я здесь начальник пожарной охраны».
В моих черновиках уже было записано: как странно, что почти все интерьеры погибли, а самое хрупкое уцелело! Огромное, метра четыре высотой, зеркало на площадке парадной лестницы, с двух сторон охраняемое кариатидами! Так вот, оказалось, что на это зеркало покушается районное пожарное начальство. Логика была простой: «Пожар начнется, так все с перепугу в зеркало побегут». Я написала грозную бумагу на бланке Общества охраны памятников истории и культуры с подписями и печатями, из которой явствовало, что зеркало это являет собой ценность всемирного масштаба и находится в списках чуть ли не ЮНЕСКО.Итак, я решила навестить «свой» дом двадцать пять лет спустя.
«Чеховский» флигель кажется живым и даже процветающим. Угловой полукруглый балкон наполовину загроможден огромным кондиционером, обеспечивающим комфортный климат для трудящихся на курсах иностранных языков и торгующих вояжами на пятизвездном круизном лайнере водоизмещением 160 000 тонн (это, впрочем, мало что мне говорит) и длиной 339 метров (что производит впечатление, если учесть, например, что, согласно официальным данным, длина всей улицы Малая Дмитровка равна 650 метрам). Со двора вход в «Винный подвальчик» с весьма завлекательной витриной. Во флигель я не пошла – ничего интересного там не было и четверть века назад, не то что в центральном корпусе.
Массивную главную дверь украшало грозное объявление: «Вход строго по карточкам». Но справа обнаружился звонок. Гордо неся перед собой предусмотрительно захваченную книжку и тыча пальцем в фотографию фасада на обложке, пытаюсь втолковать охраннику, что она вполне может заменить пропуск и даже неведомую мне карточку. Заявляю о готовности предъявить паспорт, чтобы он удостоверился, что автор – и впрямь перед ним. Никакого пиетета перед печатным словом, тем более перед профессиональным литератором, охранник не выказал, но дверь приоткрыл, и я проскользнула внутрь.
Ничего, благодаренье Богу, не исчезло. Та же широкая лестница с выщербленными ступенями и лепными балясинами вела наверх, и – о радость встречи! – зеркало, спасенное мною от злых брандмейстеров, отразило мой, увы, изрядно изменившийся облик, а ничуть не постаревшие кариатиды безучастно посмотрели сверху вниз своими холодными античными ликами. Коридор все так же темнел пятнами дверей, под ногами блестел бесчувственный ламинат. Было тихо, голоса из кабинетов звучали приглушенно, зато за спиной демонстративно покашливал и вздыхал покинувший пост охранник. Напрягая зрение, я смогла прочитать несколько табличек на дверях: что-то аудиторское, какой-то «консалт» и тут же вылетевшее из памяти не то «чудо-путешественник», не то «ветер странствий» – туристические фирмы, одним словом. Я обернулась к охраннику: «А что, треста горнопроходческих работ здесь нет?» Он посмотрел на меня еще более подозрительно, чем прежде, и ответил уклончиво: «Такого не знаю. – И раздраженно: – Ну что, посмотрели?»
И на том спасибо. Обошла дом вокруг. Вспомнила указ московских властей позапрошлого века «О неупотреблении грубого цвета красок». И впрямь негрубый, но решительно не поддающийся словесному описанию колер вдобавок еще зияет проплешинами, а со двора – и вовсе мерзость запустения: штукатурка осыпалась, местами обнажив дранку, и кажется, что дыры насквозь пронзили старые стены.
