Елена Холмогорова - Рама для молчания
В новостях было сказано одной фразой о неудавшейся попытке перекрытия Садового кольца.
Утром вышла во двор и обомлела: вокруг мусорных баков образовалась настоящая свалка. Сегодня машины не пускали в центр! Да, опять Булгаков, теперь «Собачье сердце»: «Если я, ходя в уборную, начну, извините меня за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной получится разруха. Следовательно, разруха сидит не в клозетах, а в головах!»
В булочной была непривычная очередь. Брали хлеб в запас. Но не это удивило меня больше всего. Очередь глухо, напряженно молчала. В России так не бывает, особенно в неспокойное время. А тут мало кто мог разобраться в действительно сложной политической ситуации. Годы спустя все еще будут ломать копья, и даже вроде бы близкие по взглядам люди до сих пор разделены незримой чертой по отношению к тем событиям, и число жертв разнится от нескольких человек до «гор трупов». Но я не о политике. А лишь о том, как очередь за хлебом молчала, потому что в гражданской войне граница «свой – чужой» не видна простым глазом.
По телевизору шел прямой репортаж компании CNN от Белого дома. На мосту через Москва-реку собралась толпа зевак, а танки уже нацелили свои хоботы на дом с развевающимся трехцветным флагом. Почему-то вспомнилась потрясающая по своей точности строчка из «Василия Теркина»: «Вдруг как сослепу задавит, ведь не видит ни черта». Но солдаты в железном чудище все видели и знали цель, хотя журналисты говорили, что бьют холостыми.
Каждый залп я слышала два раза. Сначала глухой удар раздавался из окна, а через несколько секунд повторялся в телевизоре. Что-то из школьного курса физики, не то скорость распространения звуковых волн, не то застрявшая в памяти какая-то отвеченная на уроке и напрочь забытая интерференция.
На этот раз страшно не было, а только липко и противно. Там, где валил черный дым, тоже дважды повторенный оконным стеклом и экраном, не было ничего моего, мне нечего было защищать, мне не за что было переживать. Кроме как в очередной раз за свою не желающую спокойно жить Родину. Ахматовские слова, увы, актуальны вновь и вновь:
И это станет для людей
Как времена Веспасиана,
А было это – только рана
И муки облачко над ней.
Елена Холмогорова Послесловие, или Двадцать пять лет спустя
Вот уж не думала, что вернусь когда-нибудь к этому сюжету. Он казался завершенным: книжка [1] вышла, одобрительные отклики были получены, интерес мой постепенно переместился в другие области. Конечно же, я неравнодушно проходила и проезжала по улице, которая в свою пору была исхожена вдоль и поперек, год за годом отмечая перемены вывесок, надстроенные дома, шлагбаумы, перегородившие въезды в когда-то проходные дворы. А с этим домом каждый раз про себя здоровалась, потому что никто на белом свете не знал о нем больше, чем я.
Двадцать пять лет – срок немалый. Прежде всего, другой стала я, но и страна поменяла очертания, а улицы той даже на карте Москвы не найдешь. Хотя, надо признать, улице повезло: ее счастливо миновали революционные переименования, не стала она ни Пролетарской, ни Коммунистической, не увековечила в очередной раз Карла Либкнехта или Степана Халтурина, а гордо несла на своих табличках фамилию великого русского писателя Чехова. Более того, в отличие от многих московских улиц, названных безо всякого смысла, совершенно случайно, здесь присутствие Антона Павловича было оправданно.
Даже сейчас, обходя в самых разных районах Москвы металлические ограждения, я подмигиваю объявлению ОАО «Горнопроходческих работ № 1». Более того, даже испытываю некоторую гордость, будто имею хоть какое-то отношение к мощной технике, буравящей московский асфальт, чтобы люди могли спастись под землей от машин, а не топтались в дождь и стужу у края мостовой в ожидании зеленого сигнала светофора или, хуже того, кидались, озверев, наперерез бездушному железному потоку.
А тогда… Украдкой, «аки тать в нощи», стараясь ступать как можно тише, я жалась к облупленным стенам неширокого, типично учрежденческого советского коридора. Глаз мой жадно шарил по сторонам, пытаясь уловить контуры, знакомые по архивным планам. Однако бедное мое воображение отказывалось оживлять тени прошлого. Чего я боялась? Почему смело не шагнула в приемную главного начальника, не сообщила секретарше тоном, не предусматривающим отказа: «Я занимаюсь историей этого дома, мне необходима помощь вашего руководства»? Не знаю. Может быть, была молода и глупа? А может быть, боялась неверной реакции? Как бы то ни было, я сама себя наказала. Первый визит был безрезультатным, но обошелся без последствий. Во второй раз меня засекли бдительные сотрудники, и в кабинет руководства я вошла едва ли не под конвоем, сопровождаемая шепотком: «Все что-то высматривает, вынюхивает, во все углы заглядывает…» Начальник был любезен, я предъявила документы, уверила его в абсолютной безопасности моих намерений. Мне было обещано полное содействие, а я в ответ предложила рассказать сотрудникам о замечательном прошлом их рабочего места.
Горнопроходчики в тот день закончили свои дела на час раньше и собрались в зале, куда обычно приходили на профсоюзные и открытые партийные собрания. Слушали меня внимательно. Я начала с того, что Малая Дмитровка – одна из старейших московских улиц – по-современному говоря, магистраль между исстари важными русскими городами. Об этом свидетельствует и название самого древнего из сохранившихся зданий – церкви Рождества Пресвятой Богородицы в Путинках, или, как еще говорили, «на путях», построенной в середине ХVII века. Местность эта находилась в так называемом Земляном городе и была занята различными торговыми и ремесленными слободами. Участок, на котором стоит дом 12, много раз переходил из рук в руки. Среди его владельцев, например, «капитана Степана Иванова сына Змеева жена вдова Авдотья Афанасьева дочь», «коллежский асессор Илья Иванов сын Беляев» и другие. С начала ХIХ века цепь владельцев уже выстраивается полностью. Почти все столетие он принадлежит дворянскому семейству Шубиных, с 1895 года переходит в руки князя Владимира Оболенского, но вскоре становится собственностью коммерции советника А.Е.Владимирова, который был его хозяином до 1917 года.
Я с увлечением рассказывала, что пересмотрела горы планов в Московском городском историко-архитектурном архиве, Центральном государственном историческом архиве города Москвы. Чтобы развлечь моих слушателей, призналась, как по дороге туда заходила в аптеку пополнить запас таблеток – у меня обнаружилась аллергия на бумажную пыль, и мое громкое чиханье то и дело оглашало тишину архивных залов. Но все усилия и муки были вознаграждены. Я узнала, что уже в самом начале XIX века владение имело сегодняшние очертания и размеры, и на плане 1806 года нанесены два каменных строения – сегодняшние боковые флигели и центральный корпус – деревянный, но имеющий ту же конфигурацию, что и реальный дом сегодня.
Нашествие Наполеона и пожар Москвы в 1812 году уничтожили более 90 процентов домов на Малой Дмитровке. Но дальше открылась вещь поразительная. Как ни странно звучит «типовой дом первой трети ХIХ века», но только благодаря тому, что существовали альбомы «образцовых» проектов жилых домов, строительство шло быстрыми темпами. Проект каждого дома необходимо было утвердить в строительной комиссии, которая, кстати сказать, выдавала ссуды и продавала застройщикам кирпич и лес дешевле, чем у других торговцев. Руководство «фасадической частью» было возложено на знаменитого мастера Осипа Ивановича Бове, и все чертежи прошли через его руки. «Типовые» тогда вовсе не означало «одинаковые»: разнообразие новым домам придавали арки, колонны, портики и другие архитектурные детали. Как знать, быть может, и на проекте нашего особняка великим архитектором были сделаны какие-нибудь изменения или дополнения! Вообще, чтобы представить масштабы работы, достаточно сказать, что только в 1813 – 1816 годах в Москве было построено 4486 деревянных и 328 каменных домов.
К сожалению, мне почти не удалось найти сведений о внутренней планировке дома, неоднократно подвергавшейся изменениям. Единственное, что можно утверждать, – парадные комнаты располагались во втором этаже и выходили окнами на улицу, скорее всего, растянувшись анфиладой. Жилые помещения смотрели во двор и занимали мезонин. Конечно же, в сегодняшнем обиталище служебных кабинетов немногое напоминает обстановку дворянского особняка. Но вы каждый день привычно поднимаетесь по широкой лестнице с изящной балюстрадой, оглядываете себя в полный рост в зеркале… А если оторвать глаза от чертежей и документов, на потолке можно увидеть лепнину: цветы, венки, женские головки.
Но знаменит этот особняк стал прежде всего не своими архитектурными достоинствами, а людьми, в разное время становившимися его обитателями.
