Виннету. Сын вождя - Карл Фридрих Май
– Уфф! Aguan inta-hinta!
Это означало: «он проснулся». Девушка устремила на меня глаза и, увидев, что я смог сесть, встала и быстренько подошла ко мне.
– Ты уже проснулся, – сказала она, к моему изумлению, на довольно правильном английском языке. – Тебе что-нибудь нужно?
Сначала я открыл было рот, чтобы ответить, но вспомнил, как недавно пытался заговорить и что из этого получилось. Я быстро закрыл его, но тут же решил, что надо попытаться, раз появились силы. Я прохрипел:
– Да… даже… очень многого…
Впервые в жизни я для себя отметил, как приятно, оказывается, слышать звук собственного голоса! Хотя я его не узнал.
– Говори тише или объясняйся знаками, – сказала она. – Ншо-Чи видит, что тебе больно говорить.
– Это твое имя? – спросил я.
– Да.
– Оно очень тебе подходит! Думаю, трудно было бы найти тебе более подходящее имя. Ведь ты прекрасна, как весенний день, когда благоухают первоцветы.
На языке апачей Ншо-Чи означает Прекрасный День. Она слегка покраснела и напомнила мне:
– Так чего ты хочешь?
– Скажи сначала, ты здесь из-за меня?
– Да, мне приказано ухаживать за тобой.
– Кто приказал тебе?
– Мой брат Виннету.
– Я так и думал, что он твой брат. Ты очень похожа на этого отважного юношу.
– Которого ты собирался убить? – воскликнула Прекрасный День, взглянув мне пытливо в глаза, точно желая проникнуть в мою душу.
– Никогда! – возразил я.
Она опять посмотрела мне в лицо и сказала:
– Он не верит тебе и считает врагом. Ты два раза ударил его кулаком и свалил на землю, а ведь до сих пор его никто не побеждал!
– Только чтобы спасти его, а потом – чтобы спасти свою жизнь. Виннету близок моему сердцу с первой нашей встречи.
– Твой язык еще болит?
– Сейчас – нет.
– Ты можешь глотать?
– Попробую… Принесешь мне воды?
– Сейчас принесу. Ты сможешь не только попить, но и умыться.
Она вышла вместе со старухой. Логика поведения Виннету мне была непонятна. Он считал нас своими врагами, но уход за мной поручил своей сестре. В чем тут дело? Поживем – увидим.
Вскоре Ншо-Чи вернулась с глиняной чашкой, наполненной до краев холодной водой. Я глотал с трудом, ужасная боль пронзала горло, но жажда была сильнее. Маленькими глотками я выпил всю воду и почувствовал прилив новых сил. Это, похоже, не ускользнуло от внимания Ншо-Чи, потому что она сказала:
– Вода тебя освежила. Отдохни немного, и я принесу тебе поесть. Наверное, ты голоден, но, может быть, сначала умоешься?
– А я смогу?
– Посмотрим…
Вернулась старуха и принесла высушенную тыкву с водой. Ншо-Чи поставила сосуд рядом с моей постелью и подала мне полотенце из тонкой рогожи. Мои попытки помыться не увенчались успехом: я был слишком слаб. Тогда Ншо-Чи смочила водой край полотенца и своими руками обмыла мне лицо – мне, врагу своего отца и брата! Закончив, она улыбнулась и с состраданием в голосе спросила:
– Ты всегда был такой тощий?
Почему тощий? И тут я вспомнил, что пролежал в забытьи несколько недель, да еще в горячке, без пищи и воды! Болезнь не могла пройти бесследно. Я дотронулся до своих щек и ответил:
– Я никогда не был худой.
– Посмотри на себя!
Взглянув на свое отражение в воде, я в ужасе отвел глаза: на меня глядело привидение.
– Странно, что я еще жив, – вырвалось у меня.
– Виннету сказал то же самое. Ты перенес даже дорогу сюда, а она и для здорового нелегка. Великий Маниту наделил тебя очень сильным телом, другой не выдержал бы пятидневного тяжелого пути.
– Пятидневного пути? Где же мы находимся?
– В нашем пуэбло на реке Пекос.
– И сюда же вернулись ваши воины, взявшие нас в плен?
– Да. Они живут рядом с пуэбло.
– И пленные кайова тоже здесь?
– Да. Их надо было убить. Любое другое племя предало бы их мучительной смерти, но нашим учителем был мудрый и добрый Клеки-Петра, открывший нам доброту и милосердие Великого Духа. Если кайова хорошо заплатят, их отпустят.
– А мои три товарища? Ты знаешь, где они сейчас?
– В такой же комнате, но темной. Они связаны.
– Как им живется?
– У них есть все необходимое. Приговоренные к смерти у столба пыток должны быть сильными, чтобы не умереть прежде времени.
– Значит, они должны умереть?
– Да. Как и ты.
В ее голосе не чувствовалось ни капли жалости. Неужели эта прекрасная девушка столь жестока сердцем, что может без содрогания смотреть на муки умирающих от пыток?
– Скажи, могу ли я поговорить с ними?
– Это запрещено.
– А увидеть их хотя бы издали?
– И это запрещено.
– А передать им весть о себе?
– Тоже нельзя.
Произнеся это, она подумала и сказала:
– Ну хорошо. Я попрошу моего брата Виннету, чтобы он разрешил передать им о твоем самочувствии.
– Виннету придет сюда еще раз?
– Нет.
– Мне надо с ним поговорить!
– Ему это не нужно.
– Нам необходимо поговорить!
– Кому необходимо – ему или тебе?
– Мне и моим товарищам.
– Виннету не придет. Но если хочешь, я передам ему твои слова. Ты доверишь их мне?
– Нет. Спасибо. Тебе я доверю все, но если твой брат слишком горд, чтобы говорить со мной, то у меня тоже есть самолюбие, и я не стану говорить с ним через посредников.
– Ты увидишься с ним в день своей смерти. Потом я принесу тебе чего-нибудь поесть – ведь ты, наверное, очень голоден? А сейчас мы уйдем. Если тебе что-нибудь понадобится, свистни в этот свисток. Мы будем недалеко.
С этими словами она вынула из кармана маленькую глиняную трубочку и сунула ее мне в рот. Затем обе удалились.
Оставшись один, я глубоко задумался над всем происшедшим. Разве положение, в котором я оказался, не было своего рода трагикомедией? Я был на волосок от смерти, меня старательно лечили, чтобы потом, после моего выздоровления, отправить со всевозможными пытками на тот свет! Поражало также и то, что человек, настаивавший на моей казни, поручил уход за мной своей сестре, вместо того чтобы предоставить меня попечению ужасной индейской старухи.
Естественно, наш разговор с Ншо-Чи велся не так легко, как здесь написано. Мне было трудно говорить, каждое слово причиняло боль, я медленно выжимал из себя фразу за фразой и долго отдыхал после каждой реплики. Разговор измотал меня, и, когда Ншо-Чи ушла, я сразу уснул.
Через несколько часов я проснулся голодный как волк и вспомнил о свистке. Старуха, видно, сидела под дверью, ибо она тут же вошла и о чем-то спросила меня. Я понял только два слова: «есть» и «пить» – и жестами показал, что голоден. Женщина скрылась, а в скором времени показалась Ншо-Чи с глиняной миской и ложкой. Наличие такой посуды у апачей можно объяснить лишь влиянием Клеки-Петры. Девушка опустилась на колени рядом с моей постелью и начала кормить меня как малого ребенка, который не умеет есть без посторонней помощи.
В миске был крепкий бульон с кукурузной мукой. Индианки обычно растирают кукурузные зерна двумя
