Чаща - Джо Р. Лансдейл
Пока мы двигались дальше, небо на северо-западе начало темнеть и воздух наполнился сладковато-грязным запахом мокрой псины. Когда мы добрались к реке Сабин, небо затянули грозные черные тучи, а не месте моста по обоим берегам торчали черные обугленные деревяшки. Река там была не особо широкой, но не мелкой, и перебраться без моста можно было разве что во время засухи.
Милях в пяти ниже был брод, только сейчас в нем не было нужды, ведь на месте моста у другого берега мы увидели паром. Широкий, способный вместить много лошадей и другого добра, а крупный мужчина без шляпы, такой же рыжий, как я, им управлял. Он дождался, пока повозка, запряжённая парой больших белых лошадей, съедет с парома, закрыл ворота и, потянув один из канатов, закрепленных на барабане, направил паром назад через реку.
Паром, судя по всему, соорудили недавно, и паромщику приходилось непросто. И то, как он управлялся, наталкивало на мысль, что это занятие ему в новинку. Мы дожидались, пока он переправится на нашу сторону, где мужик застопорил канат деревянным рычагом и бросил на берег сходни. В момент, когда паромщик ступил на твердую землю, можно было подумать, что вместо ног у него деревяшки, и мои подозрения только усилились. Дед отдал мне вожжи, слез с повозки и направился к нему. Я слышал их разговор.
– Что приключилось с мостом? – спросил дед.
– Сгорел, – ответил паромщик.
– Я это вижу. Когда?
– Да, пожалуй, с месяц.
– Как?
– От огня.
– Понятно, от огня, но как он загорелся?
– Про это мне неизвестно.
– Будет кто восстанавливать?
– Только не я, – сказал паромщик.
– Ясное дело. Сколько возьмешь?
– Две монеты.
Дед уставился на паромщика так, словно тот предлагал всадить кол ему в ухо.
– Две монеты? Это явно чересчур.
– Не, – сказал паромщик. – Навряд ли. Если чересчур, значит, я говорю нечестную цену, а я ни разу не соврал.
– Прямо грабеж какой-то, – сказал дед.
– Нет, сэр. Это – цена за переправу на моем отличном новом пароме, – сказал паромщик, почесав рыжую шевелюру. – Не хотите платить, в пяти милях отсюда есть брод, сможете перейти там. Только после придется с милю тащиться по бездорожью, пока не доберетесь до проселка, что ведет к городу. На повозке вам придется туго.
– Я хочу переправиться сейчас, – сказал дед. – А не через пять миль.
– Ну так платите две монеты, и все дела. С лошадьми вы, может, и переплыли бы, но для повозки река здесь глубокая, а пустить ее вплавь – придется рубить деревья и привязывать их с боков. Времени и сил уйдет немало, и вы вряд ли захотите возиться. К тому же, готов поспорить, у вас нет топора, а одалживать свой я не намерен. Так что у вас два пути – отправляться за пять миль к броду или поворачивать назад.
Паромщик протянул руку.
Дед нахлобучил шляпу так, что растрепанные седые космы полностью скрылись из виду.
– Что же, вынужден подчиниться, но предупреждаю, Господь не жалует воров.
– Никакого воровства, честная плата. Просто больше, чем вы думали отдать, а Богу сейчас не нужно на тот берег. А вам нужно. Ну как, договорились?
Дед запустил руку в карман, точно в темную шахту за последним уцелевшем в мире куском угля, и, вытащив две монеты, с маху опустил их на протянутую ладонь, а потом направился к повозке. По виду можно было подумать, что плата за переправу расстроила его куда больше, чем то, что немногим раньше он зарыл в землю собственного сына и невестку.
Он забрался на повозку и какое-то время сидел неподвижно, уставившись в небо.
– Мы могли бы проехать пять миль, да только близится гроза, так что пусть забирает свою непомерную плату и Господь ему судья.
– Да, сэр, – сказал я.
– Думаю, он и сжег мост, чтобы устроить тут переправу, – сказал дед, покосившись на паромщика. – По виду он как раз такой, верно? Совсем не богобоязненный человек.
– Не знаю, сэр, – ответил я. – Вам виднее.
– Разумеется, но мы должны переправиться. Как зайдем на паром, держись от него подальше. Сдается, голова у него полна вшей.
Дед понукнул мулов, и повозка двинулась к парому. Тем временем, пока он сидел и сокрушался, подъехал верхом на гнедой крупный мужчина и тоже направился к парому. Мы услышали, как он обсуждает плату с паромщиком, но они договорились куда быстрее. Мы уже спустились к воде, когда я заметил, что через поле, по дороге, окруженной деревьями, едут два всадника. Тучи нависали над ними, как грязный мох. Как видно, вместе с нашей повозкой, людьми и лошадьми на пароме будет тесновато.
Дедовых мулов привязали к перилам на носу парома, а под колеса повозки подложили клинья, чтобы не откатилась. Мой старый ездовой мул, Бесси, была привязана позади повозки, а мы с Лулой стояли рядом, но не слишком близко. Была у Бесси скверная привычка лягаться, точно корова, если заметит, что вы слишком близко к ее заду, и тогда она старалась отвесить хорошего пенделя. Даже не знаю, что за мысли были у нее насчет наших возможных намерений, но должен заметить, что мы были первыми ее хозяевами.
Громила спешился, отвел свою гнедую на нос и привязал ее рядом с нашими мулами. Потом подошел к нам, оглядел Лулу и сказал:
– Ну разве не красотка?
Раньше я не упоминал, как на самом деле выглядела Лула, так что, пожалуй, теперь самое время. Она была высокой, худой, с рыжими волосами, струящимися из-под голубой дорожной шляпы с пришитым сбоку желтым искусственным цветком. На шее у нее была цепочка с маленькой серебряной звездочкой. Я купил ей эту безделушку в городском магазине. Там были разные – серебряные цветки и сердечки, которые, не сомневаюсь, тоже ей понравились бы, но как-то за год до этого она отвела меня за дом и указала в ночное небо, сказав: «Видишь эту звездочку, Джек? Теперь она моя». Смысла для меня в этом было не больше, чем в деревенской польке, но я запомнил ее слова и, оказавшись как-то в городе с денежками в кармане, сделал ей подарок. Эту цепочку она никогда не снимала. Я гордился своим подарком, и мне нравилось смотреть, как свет подмигивает на серебре. Одета Лула была в легкое синее платье с желтым кантом, в тон цветку на шляпе,
