Скандал в Чайна-тауне - Стив Хокенсмит
Подвязанные выпучили глаза. Мой братец, подозреваю, тоже, но, к счастью, в тот момент вышибалы не обращали на него внимания.
– Ждите, – сказал тот, что поразговорчивее, и удалился в дом.
Второй подвязанный шагнул чуть влево, чтобы надежнее заслонить нам путь. Он представлял собой впечатляющую преграду: ноги и руки раскинуты в стороны, после мимолетного изумления на лицо вернулась угрожающая мина.
– Погодка дивная сегодня, не находите? – сказал я ему.
Он и глазом не моргнул, хотя прошла целая минута. Честно слово, буквально не моргнул ни разу. Нам со Старым было не особенно удобно разговаривать прямо перед топорщиком, который легко мог нас услышать – а также зарубить, заколоть и застрелить, – поэтому мы просто стояли и ждали.
Знаете, одни нарушают обеты, другие – обещания, третьи – приличия. Что до меня, то я не могу не нарушить молчание.
– А знаете, эти ваши одежки на вид ну прямо ужасно удобные, – сказал я громиле, указывая на его свободную черную блузу. – А других цветов они бывают?
Вышибала не удостоил меня ответом, однако я продолжил:
– Не отказался бы заиметь такие. Набросить в воскресенье после обеда. Ну, знаете, как настоящий английский джентльмен. – Я взглянул через плечо на брата: – Понимаешь, о чем я?
Густав, конечно, понимал: я не раз допекал его по поводу привычки Холмса слоняться по дому в халате.
– Думаю, нашему другу плевать, как ты одеваешься, и мне тоже, – огрызнулся Старый.
Перевод: «Не беси меня, идиот».
Как вы, без сомнения, уже заметили, я не упускаю возможности нарушить кое-что еще: спокойствие моего брата. Это внезапный порыв, который я не всегда могу преодолеть, как иные не могут не пить, не играть или не изображать из себя «детективов-консультантов».
Поэтому я повернулся обратно к «нашему другу» и сказал:
– Просто рубаха понравилась, вот и все. Хотя сам я люблю расцветку повеселее. Без обид.
Но, видимо, страж все же обиделся. Он потянулся за спину за чем‑то, спрятанным у него под блузой.
Мы со Старым попятились от крыльца, как отступающая волна. Если предстояла перестрелка, пришлось бы отсиживаться в сторонке: стрелять нам было не из чего. Зато в качестве мишеней мы бы сгодились.
Видите ли, наши кольты-«миротворцы» разбились вместе с «Тихоокеанским экспрессом», а новых мы так и не приобрели.
Я внезапно пожалел о времени и деньгах, потраченных накануне на покупку новой шляпы.
Но топорщик даже не заметил нашего замешательства. Он извлек на свет божий небольшой кошелек… и достал оттуда стопку визитных карточек.
Пока он перебирал карточки, мы с братом снова приблизились, переглядываясь в изумлении.
Подвязанный нашел в стопке нужную карточку и протянул ее мне. Картонку покрывали китайские иероглифы, однако адрес был напечатан по-английски.
– Мой кузен, Вин Син. Портной. Покажи это, даст хороший цена.
– Спасибо, друг, – поблагодарил я, убирая карточку в карман. – Я найду его, как только…
Дверь за кузеном Вин Сина распахнулась, и на крыльцо вышел первый топорщик.
– Внутри. – Он мотнул головой в сторону двери. За ней открывался коридор, темный, как зев пещеры.
– Внутрь? – спросил я брата.
Мне внезапно показалось, что оставаться снаружи гораздо безопаснее и уж тем более разумнее.
Густав безрадостно посмотрел на дверь и тем не менее кивнул:
– Внутрь.
И я пошел в дом.
Когда мы переступили порог, духовой оркестр на улице, задыхаясь и сипя, заиграл «Несчастный, беспомощный и страдающий» [22] – вне всякого сомнения, самую мрачную траурную мелодию, какую только можно найти в сборниках гимнов. Проповедники любят разглагольствовать о «благой вести», однако в этом песнопении нет ничего благого. В нем речь только о погибели.
Я невольно заподозрил, что предводитель оркестра знает больше нашего.
Например, что мы скоро наконец узрим Иисуса.
Или, по крайней мере, святого Петра.
Глава пятнадцатая
Внутри, или Райская птичка гадит нам на голову
Вышибалам не было нужды нас сопровождать. По коридору можно было идти только прямо.
Внутри не оказалось ни прихожей, ни лестницы, ни примыкающих комнат. Лишь узкий темный коридор, ведущий к другой двери. Сквозь щели по ее периметру в темноту пробивался багровый свет, окрашивая конец коридора зловещими красноватыми отблесками.
Топорщики пропустили нас с Густавом вперед, а потом закрыли наружную дверь и двинулись следом, едва не наступая нам на пятки. Они словно отрубали каждый наш шаг, и все, что было за спиной, исчезало: в нашем мире оставалось лишь то, что впереди.
А впереди оставалось все меньше. Когда до двери в конце коридора было лишь несколько шагов, она распахнулась и в коридор хлынул свет.
В первый момент я различил только силуэт стоявшей перед нами женщины. И силуэт весьма впечатляющий: небольшой рост с лихвой восполнялся пышными формами. Высокая прическа добавляла к и без того изобилующей выпуклостями фигуре еще один изгиб – словно луковицу поставили на песочные часы.
– Добро пожаловать, джентльмены. Я мадам Фонг.
В глазах у меня прояснилось, и я обнаружил, что стою лицом к лицу с прекрасной китаянкой в цветастой блузе и черных шелковых шароварах. Назвать ее красивой было бы несправедливо. Она казалась богиней, хоть и с признаками присущего смертным старения. Гладкая кожа под безупречным подбородком едва заметно обвисла, уголки ярко накрашенных губ чуть опустились, а морщинки вокруг миндалевидных глаз не могла скрыть даже искусно нанесенная пудра.
Возраст выдавали и сами глаза. Нет, они вовсе не были мутными, заплывшими или налитыми кровью, лишь казались немного потускневшими, будто от усталости. Эти глаза явно видели слишком много.
Хозяйка сделала шаг назад и повела рукой, приглашая нас в благоухающую гостиную: гибрид райского сада, роскошного универмага и похабной открытки. Низкие диваны, заваленные вышитыми подушками, кресла с виду такие мягкие, что в них, наверное, можно было утонуть, как в зыбучих песках, и везде – то есть абсолютно везде – пепельницы, картины в рамах, статуэтки и прочие безделушки из тика, бамбука и фарфора. Впрочем, никаких черных птиц я не заметил.
Пол покрывал пушистый красный ковер, стены были оклеены узорчатыми розовыми обоями. И повсюду висели картины, которые… ну, скажем, натурные сцены чередовались в них со сценами такой натуры, от которой покраснел бы и матрос.
Однако, пожалуй, самым примечательным – и неожиданным – в этой комнате было отсутствие нашей цели. Старика здесь не оказалось.
– Прошу, устраивайтесь поудобнее, – предложила мадам, когда мы с Густавом вошли в гостиную. В этот день нам приходилось слышать и более сильный акцент, чем у нее, однако говорила она отрывисто и раздельно, словно читала слова по буквам.
– Не могу
