В жаре пылающих пихт - Ян Михайлович Ворожцов

Убери пистолет, не нервируй меня! а то дыр в тебе понаделаю!

А сердце у тебя, брат, не екнет, если меня зазря в землю положишь?

Вот и узнаем! Убирай, говорю! Ну!

Скаут пожал плечами и убрал оружие. Усвоил, не стервись.

Горбоносый застопорил лошадь и оглянулся.

Ну, хватит! и недобро глянул на скаута.

Черноногий поглаживал вспотевшего мула и глядел на них.

Кареглазый отвернулся. Скаут на минуту замолчал, потом опять заговорил.

Мой отец шерифом служил, пусть и недолго…

Начинается! буркнул ковбой.

Помню я, заявился к нам в городок по осени неприятный тип…

Что-то мне это напоминает!

…И хотя был он мужик статный, херувим и чистоплюй, в галстуке, в пиджаке и в модной шляпе – но никому не приглянулся…

Это ты про себя рассказываешь?

…кхм-кхм, не приглянулся, потому что в нем нечто отталкивающее было, зловещее. Нечеловеческое спокойствие и голос тихий, почти шепчущий. И быстро он нашел на свою голову неприятностей. Зашел он выпить в салун, но манеры его и то, как он держался высокомерно, никому не полюбилось, а особенно выпивохе одному. Так что принялся он незнакомца костерить на чем свет стоял, страшными словами его оскорблял, и обстановка так быстро накалилась, что я рванул к отцу – к шерифу, ему тогда уже за сорок было, но еще не старик.

И на том спасибо, хохотнул маршал.

Так вот. Я к нему прибежал и застал за разговором с помощником, и описал, что вот-вот двое стреляться начнут, и что шерифу, моему отцу, то бишь, полагается по должности и по совести вмешаться.

Скаут выдержал драматическую паузу.

Но папаша мой придержал своего помощника и ответил, что пусть они выясняют отношения, а когда один другого застрелит, тогда и поглядим. Сказал, мол, что если между ними встанет, они и его самого на тот свет отправят, а меня и мать мою он одних не хотел оставлять. И я сперва подумал, что он, должно быть, подшучивает надо мной! что сейчас поднимется и рассмеется, ведь это, как-никак, его долг, его хлеб! преступников ловить! но он все медлил, пока мы с помощником его не уговорили. Он неохотно шляпу свою надел, а полагался только на ружье помощника своего, сам он плохим стрелком был и без оружия ходил, пока мать не умерла. Отправились мы в салун, а на полпути услышали, как громыхнули – один за другим, два выстрела; и когда мы вошли, то увидели, что незнакомец застрелил выпивоху и сидел себе, спокойно, а выпивоха лежал, застреленный, с кровоточащим пулевым отверстием прямо под левым глазом; а стрелок глядел на нас, на шерифа, меня и помощника…

В этой истории какая-то мораль есть? спросил ковбой.

Так вот. Глядит он на нас мертвыми глазами. И мой отец нерешительно и вяло промямлил слова какие-то, у меня даже в памяти не сохранилось, что он пытался выговорить. Зато я хорошо помню простой и ясный ответ незнакомца, который откинул голову и глянул на нас насмешливо и презрительно, словно мы в покер играем, а в рукаве у него – целая колода тузов запрятана! Он усмехался глазами, а затем проговорил очень тихо, но каждое слово я слышал отчетливо, мол, если вы шериф, то прикажите – и я уйду. С моей стороны это была самозащита, так и сказал, мол, бог и народ тому очевидцы, и вины за мной не найдется, хоть бы и обыщите. Тогда отец сказал, возьми пистолет свой и убирайся, но чужак улыбнулся и не послушался, а только ответил ему, мол, а вот я не чувствую, что у вас есть власть надо мной, представляете? Он просто сидел и усмехался всем существом своим, но без усмешки на губах! и сказал, мол, каждая собака на власть претендует! от мала до велика, но ни у кого власти нет над другим, и этот факт – он злит человека, который достаточно глуп, чтобы помыслить, будто власть его подлинная! вот как у вас, шериф, говорит он моему папаше. Но у вас никакой власти нет, ибо будь вы властны надо мной, я бы не сумел оспорить вашу власть. Само мое тело повиновалось бы вашей неоспоримой воле и слову. И я вынужден был бы уйти, но вы знаете, что ваша должность и ваши полномочия – не наделили вас властью, поэтому вы напуганы и беспомощны, бессильны и трусливы, а вся ваша власть – только обман! и я не уйду, пока сам не решу. Пока не допью кружку этого замечательного пива.

И в чем смысл? спросил ковбой.

А смысл, браток, в том, что когда ты мне велишь заткнуться и убрать оружие, я это делаю по своей воле, а не по твоей указке. Будь на моем месте кто другой, ты бы уже с пулей в башке лежал.

Ковбой промолчал. Через несколько минут скаут, ехавший впереди остальных, неожиданно крикнул. Эй, братки! Сюда!

Горбоносый и кареглазый поравнялись с ним, первый спрыгнул с лошади и привстал на одно колено, всматриваясь в пасущуюся неподалеку лошадь с окровавленным седлом, которое казалось черным-пречерным среди радужной белизны окружающего пейзажа. Вижу труп, сказал горбоносый. Кареглазый оглядывал равнодушную к ним и наполовину опустыненную прерию, когда заметил среди колышущихся волн позолоченной травы какое-то движение. Немедленно вскинул винтовку и прищурился. Но то были четыре грифа и один-единственный вороненок, который уже распутывал жизнетворные нити прометеевой печени покойника. Причем грифы с лысыми белыми старческими головами и тощими шеями, кожа да кости, как кающиеся анахореты или ангелы пустыни, с черными сложенными за спиной крылами, похожими на четырехугольные плетцы, надетые на их бесформенные монашеские плечи, расселись послушно по ногам и рукам мертвеца, будто кандалы, которые приковали бедолагу к сухой земле, и просто наблюдали, как маленький вороненок-послушник стучит клювом по кровяной лужице, прыгая время от времени туда и сюда, склонив голову и нерешительно поглядывая на своих безропотных духовных наставников смерти в ожидании мистического знака одобрения от них.

Горбоносый приблизился и махнул на них рукой, но, видя, что это не приносит результатов, вытащил револьвер и выстрелил в воздух, так что темным фигурам, чью макабрическую трапезу, чей ритуал посвящения он прервал, пришлось лениво взмыть ввысь.

Скаут сплюнул и сказал. Скверный юмор вся эта ситуация.

Кареглазый спросил издалека. Кто это?

Просто покойник, бог его знает.

Горбоносый неспешно подступил к телу,