Охотники на волков - Джеймс Оливер Кервуд
Когда Туанетта рассказала Джимсу о пережитом ею после бегства из Ченуфсио, он всем сердцем поверил, что их судьбы направляла милосердная длань того же Бога, который спокойно взирал на крушение Новой Франции.
Молодые люди сидели вдвоем в комнате Туанетты. Было одиннадцатое декабря, и полуденное солнце сияло на небе, дышащем скорее ласковым осенним теплом, чем зимней стужей. В нескольких сотнях ярдов от них генерал Мюррей проводил смотр полкам, которые вскоре должны были сразиться с Леви, предпринявшим попытку отбить город. В комнату доносились приглушенные звуки военной музыки и звон колокола, призывающего к молитве. Повинуясь его призыву, Туанетта склонила голову и шепотом обратила к Богу слова молитвы, которой ее научили Христовы невесты в белых одеяниях. За три года Туанетта сильно изменилась. Не только время, но и материнство, горе, безнадежное ожидание превратили девушку в женщину. После долгих сомнений она поверила в гибель Джимса, и теперь, когда вновь обрела его, ее лицо сияло дивной красотой, а глаза лучились любовью и счастьем.
Туанетта рассказала Джимсу, как в Заповедной долине Хепсибу захватили могауки, как он бежал от них, как вскоре был схвачен сенеками и приведен в Ченуфсио, как она молила за него Шиндаса и Тайогу, но не смогла склонить их к милосердию.
– После этого только Господь направлял меня, – продолжила свой рассказ Туанетта. – Я была в таком отчаянии, что просто не знаю, как все вышло. Я боялась, что, вернувшись в Ченуфсио и узнав, что твоего дядю ослепили, а затем сожгли на костре, ты совершишь какой-нибудь безрассудный поступок. Лишь когда я вошла в вигвам А Де Ба, у меня мелькнула мысль – верно, мои молитвы были услышаны, – что при входе на веревке должен висеть охотничий нож. Этим ножом я освободила Хепсибу и прорезала дыру. Мы выбрались наружу и доползли до каноэ. Но перед этим я сказала Лесной Голубке все, что она должна передать тебе. Когда после недолгого преследования нас настигли, я потеряла всякую надежду. Но мое отчаяние не идет ни в какое сравнение с радостью, которую я испытала, услышав голос Тайоги. Он говорил, чтобы мы не боялись и спокойно вышли на берег: нам не причинят зла. Как только мы ступили на берег, Тайога скрылся в темноте, и Шиндас объяснил их планы. Он рассказал нам, что еще за три дня до возвращения в Ченуфсио они узнали от Хепсибы, что их пленник – уже лишенный глаз – твой дядя и мой близкий друг. Спасти его они не могли: воины были раздражены и требовали принести в жертву на костре человека, убившего нескольких их товарищей. Шиндас отправился в Ченуфсио впереди отряда, собираясь устроить так, чтобы, когда приведут пленника, тебя не было в селении. Слушая Шиндаса, я поняла, что в груди дикарей бьется такое же великодушное сердце, как у белых: ведь ради нашего спасения эти трое сенеков предали сенеков, предали свое племя. При свете факела Шиндас вынул длинные волосы, очень похожие на мои, и пропитал скальп свежей кровью из своей груди. Этот скальп Тайога снял с убитого им индейца из племени союзников французов, и, когда я увидела его в ярком свете смоляного факела, мне чуть не стало дурно. Вскоре Хепсиба и я снова плыли по реке. Через несколько часов к нам присоединился Шиндас. Он сказал, что Тайога плясал перед своими людьми со скальпом в руках и они поверили, что мы убиты. Шиндас был с нами, пока недалеко от форта Фронттенак мы не встретили французских солдат. Каждый день я перевязывала ему рану на груди.
Туанетта помолчала, словно вновь увидела все пережитое, затем продолжила:
– Наедине с Тайогой я провела всего несколько секунд – тогда… ночью… на берегу, пока Шиндас собирал кровь из своей раны. Видимо, сам Бог заставил Тайогу полюбить меня почти так же сильно, как ту, чье место я заняла. Я разыскала его в тени деревьев. Он стоял холодный, неподвижный словно камень. Но он обещал послать тебя ко мне, как только сможет сделать это, не вызывая подозрений соплеменников. На прощание он прикоснулся ко мне с такой нежностью, с какой, наверное, ласкал Серебряную Тучку. Он взял в руки мои волосы и произнес ее имя. Раньше он никогда не произносил его при мне с таким чувством. Я поцеловала его. Обняла за шею и поцеловала. Мне показалось, что мои губы коснулись камня. И все же он любил меня. Поэтому все эти годы я часто думаю, почему он не послал тебя ко мне.
У Джимса не хватило духу ответить: «Потому что я убил его».
Колокольный звон, неся благую весть страждущей земле, плыл над Равнинами Авраама; завоеватели Новой Франции несли стране мир и счастье. Одним росчерком пера половина континента переменила хозяев, и со всех амвонов обеих Канад и английских колоний к небу вознеслись благодарственные молебны по случаю окончания войны. Радовались даже побежденные. За несколько месяцев предсмертной агонии взяточничество и обман иссушили сердце нации, и в приходе англичан люди видели уже не катастрофу, а гарантию свободы. «Наконец-то на этом континенте наступил мир», – заявил в своей проповеди Томас Фокскрофт, пастор старой церкви в Бостоне. Как и миллионы его соотечественников, он не предвидел Войны за независимость Америки, еще более кровопролитной, до которой оставалось меньше пятнадцати лет. Эхо подхватило слова пастора: «Наконец-то наступил мир». Золотые лучи солнца вновь сулили покой и благоденствие. Люди радовались каждому дню. Границы затихли в дремотном покое: даже самые мстительные и кровожадные дикари скрылись в своих лесах. Женщины пели, дети играли, и в глазах их светились надежда и вера в будущее. То были дни рождения нации. Британцы смешались с побежденными и преобразовали Новую Францию в Канаду.
Весной 1761 года Джимс возвратился на берега Ришелье. Мадам Тонтер, чей нрав смягчился, а злоба остыла, передала в руки дочери и ее мужа обширные владения Тонтеров, изъявив желание никогда больше в них не появляться. Возможность строить свое будущее в местах, где они будут постоянно ощущать близость дорогих им людей, обретших там счастье и встретивших смерть, доставляла Туанетте и Джимсу радость, понятную только им. Но Заповедная долина и обугленные развалины Тонтер-Мэнор были дороги еще одному человеку – Хепсибе Адамсу.
Когда Джимс добрался до разоренной земли, покинутой им пять лет назад, он написал Туанетте в Квебек, как радуются его возвращению холмы, как зелены заброшенные луга, как пышно разрослись цветы, благословляя уединение дорогих могил. Не теряя времени, Джимс с несколькими молодыми людьми, приехавшими вместе с ним, принялся за работу, а когда сентябрь обрызгал леса веселым золотом осени, отправился в Квебек за Туанеттой и мальчиком.
Над трубами домов в долине вновь заструился прозрачный дым, а с наступлением лета завертелось мельничное колесо, и тишина огласилась мычанием коров и блеяньем овец. Вместе с Джимсом Туанетта часто ездила верхом к Заповедной долине; иногда в ее тщательно убранных локонах вилась длинная лента.
Однажды вечером, через два года после возвращения Джимса и Туанетты в родные места, когда каштаны на вершинах холмов покрылись зелеными плодами, с Тонтер-Хилл спустилось четверо незнакомцев – двое мужчин, женщина и девочка. Мужчины были сенеками, и мельник, который первым из местных жителей встретил пришельцев, рассматривал их с нескрываемым любопытством и подозрительностью. Женщина
