В жаре пылающих пихт - Ян Михайлович Ворожцов

Столько за индейца платят?

Столько, да. Но тебе их не видать, как своих ушей. Все ты дела на этой земле грешной закончил? Семья у тебя есть, дети и внуки. Ведь если нет – ты сам станешь прошлым с минуты на минуту. И некому будет о тебе помолиться.

У меня в роду все человечество, ответил негр. Пока оно живо – жив и я.

Это хорошо, папаша.

Негр сложил губы и дунул из тени, пламя свечи встрепенулось и исчезло бесследно как учуявший охотника олень. Белобрысый спустил курок. Пуля с глухим треском вклинилась в дощатую стену. Негр схватил мужчину за руки мертвой хваткой. Голоса на втором этаже на мгновение стихли, чернокожая женщина замерла и рябой мужчина, протиравший стойку, выждал секунду. Пыль из-под метлы кружилась в воздухе, а затем все возобновилось.

Успокойся, старик. Я просто мулов погоняю. У меня злого умысла нет, мне только деньги нужны. На сорок долларов в месяц не нагуляешься, а когда еще долги повисли, что твое ярмо на быке…

Негр спросил, кто охотится за индейцем и где найти его?

Я знаю, кто, ты только руки мне не ломай – я ими на хлеб себе зарабатываю.

Скажи кто, и я уйду.

Да много кто.

Негр спросил. Кто больше всех платит?

Ну, старик, местные – публика малоимущая. Один есть. Знаю я, где искать его. Начальничек он перегонной бригады ковбоев.

Кто?

Зовут его Моррис Медвежий Капкан Кастильо. Местный владелец большой скотоводческой фермы его нанял скот сопровождать, в его распоряжении сотня ковбоев. Каждый знает, сэр! Медвежий Капкан готов отсыпать за башку индейца тысячу долларов серебром. Ва-банк, как говорится! За кровавую мексиканскую вендетту. Вот я и снялся с седла, чтобы себе будущее обеспечить. За тысячу долларов! Говорят, индеец этот сына его покалечил – мальчишку, тоже ковбоя. Руку по локоть ему отрубил одним махом – что твой початок кукурузы. Как не бывало. И кость и жилы перерубил. Вот тут. И не только его, сэр…

Негр отпустил его руки. Белобрысый потер запястья.

…покалечил многих белых. Да, тут сущий ад творился, что твой крестовый поход, только ребятня красная. Жгли, расстреливали и рубили белых, черных, насиловали женщин и девочек, говорят, угнали лошадей у местного ранчера, а его самого порубили. Вожака их прозвали Красный Томагавк. Хотя те, что выжили, говорят, он тесаком мясничьим орудует. Но имя, надо сказать, по заслугам ему дано. Его скальп нынче в большом почете. Из телеграфной станции местным сообщили, что скоро прибудут по его душу и дружков его федеральные маршалы в числе полусотни и полицейские, бог знает, сколько.

Негр слушал.

Но с тех пор уже дней пять прошло, видать, край наш сам по себе, да и народец нетерпеливый, может, кто Красного уже линчевал на первом суку. Тут каждый готов от себя кусок кровавый оторвать, лишь бы мальца прищучить. Но, крест мне в помощь, и я не хочу с пустыми карманами уйти. Да, неплохие деньги. Мешок серебряных долларов за башку дикаря отдельно от тела. Можем поделить пополам. Я про деньги. По пять сотен каждому. Мне и тебе. Это немало, да? Мне по случаю и такую выгоду удачей считать можно. Но, может, предложение и получше выгадаем.

Твою шляпу я возьму.

Пожалуйста. Мне такой партнер кстати. Деньги-то легкие. Шлепнуть индейца. Ему отроду пятнадцати нет. По пять сотен мне и тебе.

Негр поднял однозарядный пистолет, в перебранке оброненный белобрысым, и положил на стол.

По рукам?

Нет. Иди, откуда пришел. Деньги за голову этого индейца мои.

Глава 6. На корм свиньям

Горбоносый и сиксика с младенцем за спиной, оба верхом, в быстром темпе пересекли равнину по следам мульих копыт и обуви. У них ушло несколько часов на преследование, они не замечали вращения земли под копытами ездовых, и небо не простаивало на месте у них над головами. В первый час скачки плотный безветренный воздух накрыл их разгоряченным одеялом, роскошным саваном из облачной фольги, сквозь шляпу солнце жгло горбоносому зачесанные лысины. В своей колеснице оно двигалось по ипподрому неба, раздумывая над захватническими планами и возглавляя персональную военизированную коалицию; рдеющие чужим светом облака, состоящие в его подчинении, раскинувшись, как чудовищные щупальца во все стороны, на протяжении утра меняли очертания, уподобляясь странам и даже целым континентам; и лишь по прихоти солнца они беспрепятственно дрейфовали по нерушимой безводной синеве, выстраиваясь именно в такую картину, какую на политической арене хотели бы видеть мелкособственнические правители продажных государств, выдающих свои ничтожные притязания на всемирное господство за миротворческую миссию. Странники, против воли завороженно наблюдая за рассветом этой солнечной империи, на время забылись. Что камень в сердце своем остается камнем, сколько его не обтесывай – ничего не отыщешь, кроме камня. Так и солнце, сколько не проникай в его глубь – огонь и жар, а человек, сколько его не исследуй – тьма.

К полудню жаркая серебряная атмосфера потемнела и зазвенела моросью, и загудела порывистым ветром. И небесное светило затерялось в подшерстке набегающих туч, и сиксика заметил луну. Тусклое и изможденное лицо умирающего старика. На своем муле, а горбоносый на лошади, с возвышенности они оглядывали простирающееся во всевозможных направлениях бледно-голубое море отяжелевших песчаных валов, которые в своем стремлении к совершенству застыли, казалось, навечно. По их гладким отшлифованным равнинными ветрами скатам стелился рисунками и арабесками будто одушевленный песок, чьи скоротечные переливы и меняющиеся оттенки создавали впечатление непрерывно движущихся диковинных стад, то оживающих и легко скользящих подобно змеям, то замирающих в тягостном напряжении.

Их утомительная и бесцельная скачка в безбрежности затягивающего пространства длилась уже много веков.

Там! сказал сиксика.

Что? спросил горбоносый.

За мной.

Они приблизились к тому, что сбросили как лишний груз те, кто увел у них мула – бесформенный продырявленный мешок, от которого уходил след другого вора, по-видимому, местного грызуна; была тут картонная коробка с крупными иноязычными литерами, из которой воры забрали лепестки курительных растений; валялась неподалеку пара маракас из плодов игуэро с прожаренными семенами, которые длиннолицый хранил как память о молодости; и ларчики с солями, специями, высушенными гусеницами и жуками, которых длиннолицый употреблял с хлебом и алкоголем по знаменательным датам христова календаря; и домотканые мешочки с самодельной символикой для богослужений, принадлежавшие также длиннолицему; из узелка, развязанного горбоносым, высыпались десятки зубов с гнилью, которые длиннолицый, притворяясь