В жаре пылающих пихт - Ян Михайлович Ворожцов

Длиннолицый подскочил как ошпаренный.

Тут ты палку перегнул, братец.

Горбоносый поднялся – непроницаемым взглядом оловянных глаз сказал длиннолицему все, что не смогли бы выразить слова и, отряхнув со штанин пыль, опустился на место.

Длиннолицый направился к лошади, злорадно присвистывая. Из кармана седельной сумки вытащил металлический ларец, в котором хранил бритвенные принадлежности – фарфоровую чашку, кисть, бритву и застывшую пену в баночке. Вернулся к костру с раскинутой бритвой, чье лезвие сверкало в отблесках пламени. Холидей попытался пошевелиться.

Ты что это удумал, сучий сын?

О-о, сейчас узнаешь.

Эй, начальник, вождь, ты что же, этому живодеру меня кромсать разрешишь?

Горбоносый ответил. А ты не дергайся, больно не будет.

Да ведь я не во зло! А, сучьи дети! Вот, парень, вот закон, вот его рук дело! Сперва лошадь мою убили, а теперь меня будут на ремни резать! Не отворачивайся, гляди, как меня кромсать будут!

С минуту длиннолицый постоял, проворачивая маленькие трюки складной бритвой, возвышаясь над Холидеем и присвистывая, покачивая головой и будто оценивая, с какой стороны приступить.

Не вздумай сопротивляться, а то ведь порежу. У меня левая ни к черту, знаешь ли.

Длиннолицый встал у него за спиной со злой улыбкой и странным блеском в глазах, правой рукой наклонил перебинтованную голову, бритвой прошелся по шуршащей щеке. Посыпались черные курчавые волоски, обнажилась сизо-серая поверхность молодцеватой щеки. Кареглазый, горбоносый и сиксика наблюдали за ним.

Тот израильтянин, кому насильственно сбрили бороду, считался опозоренным! сказал длиннолицый, ловко перемещаясь вокруг Холидея, наклоняясь, задирая ему пальцем кончик носа, вертя его головой как шекспировский персонаж черепом, и движения его были непринужденно-решительными, быстрыми, словно он родился цирюльником.

Сиксика неотрывно следил за кропотливыми движениями и перемещениями длиннолицего; так продолжалось несколько минут, пока он то приседал на корточки, то поднимался, то наклонялся, поблескивая бритвой и очищая ее плоскость от приставших волос большим пальцем, и злым голосом цитировал по памяти отрывки из священного писания.

Подобно язычникам, они бреют голову свою! подравнивают бороду, безобразят плоть господню шрамами и татуировками!

Холидей закатывал глаза, моргал, жмурился, и ощущал свежевыбритой кожей неприятное теплое дуновение. Он не почувствовал пореза над губой, но кровь потекла быстро, как ручей – и щетина стала неопрятной каннибальской маской. Когда он попытался слизать кровь, то длиннолицый аккуратно, не прерывая процедуры и уже запланированного движения бритвы, поверхностно, как бумагой, порезал ему самый кончик языка и уголок приоткрытого рта. Холидей поморщился, из гортани его вырвался щелкающий звук.

Крику много – шерсти мало от маленького барана!

Длиннолицый утер о штанину запачканное кровью лезвие, перемазанную ладонь вытер круговым движением о лицо Холидея, затем, сделав полный круг, он остановился у него за спиной.

Семь раз, как говорится, отмерь – отрежь один.

Размотал бинты и принялся брить наголо, звучно скобля по обритым местам как по кости и беззаботно присвистывая.

Во все дни назорейства бритва не коснется главы его! О, язык твой коварный, изощренный как бритва!

Ну, подонок, дай только мне…

Шаш!

Когда длиннолицый кончил брить, то отступился и оглядел плоды трудов своих, словно господь в дни творения. Блестящая начисто выбритая голова, широкий лоб, изрезанный морщинами и мокрый от испарины и крови; тонкий нос и ввалившиеся щеки с темно-синим отливом после того, как срезали обильную бороду, стали выглядеть чужими и не относящимися к этому загорелому лицу, словно их нашили поверх, как кожаные заплаты. Длиннолицый взял его за подбородок.

Рот открывай.

Холидей стиснул зубы и поджал губы.

Рот, говорю, открывай!

Горбоносый сказал. Ну, хватит с него.

Я решаю – когда достаточно, а когда нет. Открывай рот! С гнилыми зубами, единоверец, как с грехами – чем они черней, тем болезненнее их будет вырывать. А у тебя, поди, от твоего сквернословия ни одного зуба белого не осталось – весь рот сгнил.

Горбоносый сказал. Оставь его в покое, по-человечески прошу.

Длиннолицый сплюнул.

А если нет?

Тогда по-другому попрошу.

Это как?

Узнаешь.

Ну, если ты просишь – будь по-твоему.

Прядь волос Холидея длиннолицый аккуратно завернул в папиросную бумагу, которую вытащил из кармана куртки; потом вернулся к костру, взял ружье и, поглаживая его, пообещал, что непременно продаст волосы шаманам шайенов, которые используют их в качестве жертвоприношения своим идолам.

Следующие несколько часов тянулись вечно. Черноногий глядел в пламя, протянув к его жару ладони, будто в жесте адорации и почитания святых даров божиих. С ранней зарей они собрались в путь – но длиннолицый мерзко хохотнул и сообщил, что их мула кто-то увел, а в сторону уходит тропинка следов.

Ну, братцы, я ведь предупреждал.

Ты о чем?

Нутром чую, красные мула увели, пока ты с ним дружбу водил, и, покосившись на полукровку, наемник сплюнул.

Да этот черноногий из тебя святого духа выпугал, расхохотался маршал, тебе уже в каждом шорохе листьев краснокожие мерещатся. Того и гляди от своей веры во Христа скоро начнешь шарахаться как от черта.

Длиннолицый стиснул челюсти, играя желваками, осклабился, выдвинул подбородок и сжал кулаки, хрустя суставами.

Теперь и ты со мной в ад поиграться вздумал? Прорычал он. Дьяволу адвокатствуешь! И мою веру христианскую с навозом не смешивай, слышишь меня, подпорка ты гнилая! Вот суды и стоят, что твои сараи, без окон, без дверей, что в них продажные безбожники. И не вздумай меня перебивать, пока не договорю, слышишь! А я вот что скажу, мне с этими тварями красными, желтыми, черными, коричневыми – хоть всех их в кучу сгреби, мне с ними брататься противно, да и самому Богу они осточертели! Сам глянь, как он свой гнев вымещает на цветных…

Горбоносый равнодушно сказал. Ты у нас за всевышнего глаголешь?

За него самого! И над этой нечистью не святая троица силу имеет, уж ты поверь мне на слово. Срамные божки язычников. Их потерянное племя никакими сладостями к цивилизации не повернешь. Они грязь, плоть и дьявол. У них всякого жита на лопате перемешано! И в сердцах у них камни – и души их привязаны к ним мертвыми цепями как утопленники ко дну реки…

Длиннолицый опустил руки, продел под ремень большие пальцы и стоял, плюясь и оттопырив локти, качаясь с носок на пятки.

…и вот тебе мое слово, если я вижу индейца, то я убиваю индейца – ножом, пулей, веревкой, палкой, голыми руками или камнем, что Господь под руку положит. Меня так отец научил, служба научила, да и просто – жизнь. И ни разу локти