Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

– Нет, не один, – прошептал он ей в ухо сценическим шепотом, – я привел к вам гостя – Невельского...

– Такой маленький, – разочарованно прошептала, в свою очередь, Нелли Волконская.

– Позвольте представиться, мадемуазель, – шагнул к ней Геннадий Иванович, который слышал перешептыва­ние, – перед вами действительно Невельской-маленький, а большой Невельской, настоящий, идет вслед за нами...

Нелли присела перед ним в глубоком институтском ре­верансе и, сконфузившись, сказала:

– Маман будет вам очень рада, она у себя, – и, видя, что брат пропускает гостя вперед, в гостиную, повисла на руке Струве и опять принялась шептать: – Видите, я с ме­ста, кажется, сказала какую-то глупость, как быть?

– Сказать другую, – громко пошутил Струве. – Ген­надий Иванович ничего не боится, все стерпит.

– Я позову сейчас маман, – заявила окончательно сму­щенная Нелли и повернулась бежать.

– Она одна? – спросил Струве.

– Нет, у нее кто-то есть, я думаю, Катя, – и убежала.

С волнением ожидал появления прославленной женщи­ны, так пленившей Пушкина, Геннадий Иванович, не слыша, как Струве представляет ему своего ученика, Мишу Волконского.

В темной рамке широко распахнувшейся двери за отки­нувшимся драпри показалась высокая стройная фигура Ма­рии Николаевны. Ее легкая походка была так стремительна, что бросившийся навстречу ей Геннадий Иванович не успел сделать и двух шагов, как протянутая вперед узкая теплая рука Марии Николаевны очутилась у его губ.

– Я рада вас видеть...

– Геннадий Иванович, – подсказал Струве.

– Николай Николаевич Муравьев много удивительного рассказывал про вас, Геннадий Иванович, про ваши исклю­чительно важные для России планы и, самое главное, про вашу настойчивость, так блестяще увенчавшуюся успехом. Он говорит, что вы умозрительно, одним изучением материа­лов, обнаружили ошибки моряков с мировой известностью, сделанные много лет назад, а теперь только проверяли ва­ши выводы. Расскажите, как это все сложилось?

– До безумия обожаю приключения! – вслух сказала, не удержавшись, Нелли и тут же закрыла себе ладонью рот, опустив голову перед укоризненным взглядом матери. Мишель, заметно только для сестры, выразительно провел пальцем по языку.

– Да, право, нечего рассказывать, Мария Николаевна, – просто, без рисовки заявил Невельской, – после того, что пришлось пережить вам и Сергею Григорьевичу, наши злоключения так бледны, так ничтожны, что не стоит о них говорить... Да и сделали мы, в сущности, очень мало, почти ничего: мы только своими глазами увидели и убедились в том, что существовало тысячелетия до нас. Но ведь не в этом дело, настоящая работа вся впереди: надо занять, населить и сделать своим целый край. Вот перед этим я тре­пещу; хватит ли сил, уменья, да и не помешают ли...

– Враги? – спросил Мишель.

– Нет, хуже, – замялся Невельской, – свои...

– Свои? – удивилась Нелли. – Зачем же они это де­лают?

Но ответа не получила – в дверях из столовой появи­лась молоденькая, в чистом белом передничке и в наколке, горничная и заявила:

– Барышня Екатерина Ивановна просят к чаю.

По дороге в столовую Геннадий Иванович успел обещать любопытной Нелли, что он расскажет о смешных приклю­чениях, а она ему сообщила по секрету, что ей без приключений нельзя будет показаться в институте.

– Но приключения должны быть смешные, – потребовала она, – веселые, а не со стрельбой, бомбами и смертя­ми. Такие нужны только мальчикам.

– Вы посмеялись надо мной там, в передней, – продол­жала она вполголоса, – так мне и надо, но только не вы­смеивайте меня при маман; я тогда совсем теряюсь, молчу и краснею, как дурочка.

– Не буду, никогда не буду, будемте друзьями, – пред­ложил Геннадий Иванович.

– О, как я рада! Какой вы, однако, добрый! – с убеж­дением сказала Нелли, порывисто схватила его руку, пожа­ла и радостно добавила: – О, если бы вы знали, как мне будут завидовать в институте!

За большим столом, накрытым белоснежной скатертью, с такими же салфетками и сияющим свежестью и блеском чайным сервизом, сидела молоденькая, лет девятнадцати, миловидная девушка в простеньком скромном платье с кру­жевным воротничком. Строгий ровный пробор, приспущенные назад и затем подобранные к ушам черные волосы хорошо оттеняли открытый лоб, нежный овал чистого девичьего лица и сложенный в едва заметную улыбку небольшой рот. Это была одна из губернаторских племянниц, Ельчанинова Екатерина.

– Вы у нас пробудете святки, Геннадий Иванович? – спросила Мария Николаевна.

– Я полагаю, да. Николай Николаевич решил отправить нас в Петербург, когда закончит отчет. А я думаю, что когда бы он ни кончил, все равно отчет может выйти отсюда толь­ко после 31 декабря, то есть уже в будущем году.

– Как хорошо! – сказала Мария Николаевна. – Мы успеем повеселиться с вами на святках. Привлечем всех ва­ших офицеров, да и своих тут кавалеров у нас немало.

– Нас тут, кавалеров, пруд пруди, Мария Николаев­на, – как-то особенно серьезно заметил Струве. – Во-пер­вых, Молчанов, – и он скосил глаз на густо покрасневшую Нелли.

– Почему, во-первых, Молчанов? – спросила она и по­краснела еще больше.

– Потому что Молчанов, как мне доподлинно извест­но, – еще серьезнее сказал Струве, – из кавалеров первый во всех отношениях: правовед, умнее всех, красивее всех, ловчее всех, находчивее всех, танцует лучше всех, а как поет!..

– Довольно, довольно, – запротестовали голоса, – мы все сами хорошо его знаем и разбираемся... Кто еще?

Послышался звонок, и минуту спустя столовая огласилась приветствиями и поцелуями: явились генерал-губернаторша с Элиз и другой Ельчаниновой, сам Николай Николаевич Муравьев и чиновник для поручений Молчанов.

Невельской посмотрел на Струве и незаметно пожал пле­чами, – вот так посидели уютно в семейной обстановке Волконских, нечего сказать!

Мария Николаевна разрешила нежелающим больше чаю встать и пройти в гостиную и тут же сменила у самовара Катю Ельчанинову. Пошли: впереди Катя и Нелли с Невель­ским, за ними Струве с Мишелем, сразу заговорившие о службе.

– Скучаете? – спросил, чтобы что-нибудь сказать, Не­вельской, обращаясь к Кате.

– Мы? О нет, мы много и дружно веселимся – одно развлечение сменяет другое. Затейница, конечно, Мария Ни­колаевна. Видите ли, у нее сложилось такое мнение, что только несчастье дает возможность оценить добрые дары, время от времени подносимые жизнью. Оно же охраняет и от пресыщения. Мы заброшены на край света и очень ценим то, что нам преподносит здесь жизнь.

– Я с мамой не согласна, – сказала Нелли, – и не хотела бы по достоинству ценить двенадцать баллов по ма­тематике только после несчастья, то есть получивши шестер­ку или пятерку. Это несчастье лишнее, правда?