Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

Лицо мистера проясняется: он там многое узнает, а главное – он встретится там с эмигрантами, сбежавшими из России, старообрядцами. Мистер хорошо знает историю русско-китайских отношений, знает и о переселившихся в Китай старообрядцах, но своими познаниями на этот раз не хвастает.

Посланные на торжество русские представители – ис­пытанные люди, они охотно предоставляют мистеру Остену возможность побеседовать с бежавшими старообрядцами наедине и сами храбро провожают к ним мистера.

– Ведь это ваши враги? – удивляется Остен. – Вы не боитесь?

– О нет, – смеются, – это наши друзья...

– Как странно! – пожимает плечами мистер. Он лю­бопытен и недоверчив, он хочет убедиться лично.

– Вы, должно быть, остро ненавидите Россию? – спра­шивает он в упор, сидя у старообрядцев в гостях.

– Мы ушли из России, – говорят они, – от притесне­ний нашего вероучения, но мы продолжаем всем сердцем любить нашу Россию и здесь.

Англичанин Остен долго после этого волновался: он не мог понять этого, по его мнению, явно порочного силлогиз­ма, в котором вместо вывода «месть» поставлен вывод «любовь». Чудной и непонятный народ эти русские вар­вары!..

Но больше всего возмутила Муравьева экспедиция под­полковника Ахте. Она была отправлена из Петербурга по инициативе Нессельроде, без ведома начальника края, но, конечно, с высочайшего утверждения. Она предназначалась для исследования наших границ с Китаем в таких местах, где границы никогда не было и где вопрос об ее установле­нии по Нерчинскому акту был оставлен открытым. Нессель­роде, смертельно боявшийся чем-нибудь раздражить наших соседей, на этот раз явно изменил своему принципу, так как ясно было, что появление вблизи китайских границ отряда в двадцать пять человек не могло не стать им известным. А это, в свою очередь, могло (а может быть, и желательно было канцлеру, кто знает?) вызвать осложнения в едва на­чатых амурских делах Невельского и Муравьева...

Экспедиция прибыла в Иркутск тотчас после того, как Муравьев отправился в объезд по краю на полгода. Известие о ее прибытии застало Муравьева в пути. Выведенный из себя, он решился на крайнюю меру – задержать экспеди­цию до возвращения с Камчатки, а тем временем донести о мотивах задержки царю. И таким искренним возмущением дышал его всеподданнейший рапорт о нелепости и вредности экспедиции, что не мог не остановить на себе внимания им­ператора.

В довершение всех неприятностей преданный Муравьеву Невельской раскритиковал его затею перенести порт из Охотска в Петропавловск и основать новый порт в Аяне. По мнению Невельского, оба порта надо оставить, не разви­вая, а все свободные средства края употребить на то, чтобы прочно занять устье Амура и исследовать берега Татарского пролива и материка к югу, до самой Кореи, где, вероятно, можно отыскать совсем не замерзающую гавань. Муравьев внутренне не мог не согласиться с доводами Невельского, но не был в силах задержать отправленное уже представ­ление.

Работы у Невельского и всей его компании было немного. Не прошло и нескольких дней, как его офицеры, успевшие сделать визиты, проводили вечера в доме гостеприимной генерал-губернаторши, в обществе жизнерадостной францу­женки, и у губернатора Зарина, в обществе миловидных его племянниц. У мадмуазель Христиани уже образовался це­лый круг поклонников.

Невельской держался особняком и после официальных визитов никуда не ходил, тем более что занятому по горло его опекуну Струве было не до него.

– Геннадий Иванович, – сказал Невельскому неделю спустя Муравьев, – Екатерина Николаевна жаловалась мне вчера, что вы глаз не кажете к нам. Очень прошу вас охра­нять меня от жалоб хоть с этой стороны, им и без того несть конца. И потом, это я уже от себя, помните: женщины мно­гое могут простить, но только не пренебрежение.

– Слушаю, Николай Николаевич, я сегодня же буду, – ответил Невельской, густо краснея.

– За мадмуазель Элиз ваши офицеры ухаживают на­перебой, особенно лейтенант Казакевич, но предпочитает она, по-видимому, Гревенса. Помните, я не отвечаю, если случится по пословице «что имеем, не храним»... Кстати, у декабристов вы не бывали?

– Нет, Николай Николаевич, не был – все недосуг.

– Тут уж, знаете, просто как-то выходит нехорошо: у нас в Иркутске повелось, что все стараются оказать им внима­ние, тем более что к пренебрежению у них, это понятно, родилась особенная чувствительность... Да вы сами много по­теряете, если устранитесь от знакомства с ними.

Геннадий Иванович почувствовал себя неловко и в тот же вечер побывал у Муравьевых. Элиз была в ударе и успевала одарить вниманием всех поклонников и в том числе чопорного и неловкого долговязого юнкера князя Ухтомско­го, все время соскакивавшего с места и щелкавшего каблу­ками. На Невельского она явно дулась и старалась не заме­чать его присутствия: не задевала его вопросами, обходила улыбками и ни разу не попросила аккомпанировать ей на рояле.

На минутку вышел из генеральского кабинета озабоченный Струве, наскоро выпил стакан чаю, извинился и под­нялся, чтобы снова исчезнуть, но, как будто что-то вспомнив, подошел к Невельскому и вполголоса сказал:

– Вы до сих пор не были ни у Волконских, ни у Трубец­ких. Это нехорошо. Вчера Мария Николаевна наказала мне привести вас, если вас тяготят церемонные визиты к ним, запросто. Завтра суббота, это удобно, будет дома и дочурка – сразу со всеми и познакомитесь. Я зайду за вами.

Невельской утвердительно кивнул головой.

9. У ВОЛКОНСКИХ

– Ну вот, дорогой Геннадий Иванович, – сказал на дру­гой день вечером, вбегая в его комнату, Струве, – наконец вы увидите ту женщину, единственную, перед которой Пуш­кин терялся в немом восхищении, благоговел, как перед свя­тыней, и сохранил это благоговение до конца. Помните его посвящение к «Полтаве»?

Узнай, по крайней мере, звуки,

Бывало, милые тебе –

И думай, что во дни разлуки,

В моей изменчивой судьбе,

Твоя печальная пустыня,

Последний звук твоих речей –

Одно сокровище, святыня,

Одна любовь души моей

...На условный звонок Струве из комнаты, освещенной только одной затененной большим абажуром лампой, тот­час выбежала в темную прихожую высокая, несколько еще угловатая в движениях девочка-подросток, а за нею строй­ный высокий юноша с ясно обозначившимся черным пушком на верхней губе.

– Бернард Васильевич, – затараторила девочка, – я сразу узнала, что это вы... Вы не один?

– Нет, не один, – прошептал он ей в ухо сценическим шепотом, – я привел к вам гостя – Невельского...

– Такой маленький, – разочарованно прошептала, в свою очередь, Нелли Волконская.