Жюль Верн - Таинственный остров (перевод Н. Немчиновой и А. Худадовой )
— Как бы нам изловчиться и загарпунить кита? — как-то раз сказал моряк. — Было бы у нас подходящее судно да прочный гарпун, я бы первый сказал: «Пошли бить кита, — себя не пожалею, а его одолею».
— Хотелось бы мне посмотреть, как вы орудуете гарпуном, Пенкроф, — заметил Гедеон Спилет. — Зрелище, вероятно, прелюбопытное.
— Прелюбопытное и преопасное. Но мы безоружны, — сказал инженер, — поэтому нечего нам и думать о ките.
— Удивительно, — продолжал журналист, — как это кит заплыл в такие широты?
— Что вы, мистер Спилет, — возразил Герберт, — ведь мы находимся именно в той части Тихого океана, которую английские и американские рыбаки называют «китовым полем», — именно тут, между Новой Зеландией и Южной Америкой, попадается наибольшее количество китов Южного полушария.
— Что верно, то верно, — вставил Пенкроф, — просто даже не пойму, отчего их здесь так мало. А впрочем, какой от них толк, раз невозможно к ним подойти.
И Пенкроф, вздыхая, принялся за работу, ибо каждый матрос в душе рыбак, а если удовольствие от рыбной ловли прямо пропорционально улову, то посудите сами, какие чувства волнуют гарпунщика, когда он видит кита.
Да если бы всё сводилось к одному лишь удовольствию! Ведь колонисты понимали, какую ценную добычу они упускают, как пригодились бы им и ворвань и китовый ус.
А кит словно и не думал покидать воды острова. Наблюдение за животным велось то с плато Кругозора, то из окон Гранитного дворца; когда Герберт и Гедеон Спилет не охотились, они поминутно смотрели в подзорную трубу, как и Наб, иногда отходивший от плиты.
Кит попал в обширную бухту Соединения и стремительно бороздил её воды от мыса Челюсть до мыса Коготь; он плыл при помощи своего удивительно мощного хвостового плавника, на который он налегал, продвигаясь вперёд какими-то скачками и развивая скорость, порою достигавшую двенадцати миль в час. Иногда он так близко подходил к острову, что его можно было хорошо рассмотреть. Оказалось, что это настоящий южный кит; он был чёрного цвета, голова у него была приплюснута больше, чем у китов Северного полушария.
Было видно, как у него из водомётных отверстий высоко взлетает облако пара… или фонтан воды, ибо, как это и не странно, естествоиспытатели и китобои до сих пор ведут споры по этому поводу. Что же он выбрасывает — пар или воду? Есть предположение, что это пар, который превращается в воду, соприкасаясь с холодным воздухом, и оседает, рассыпаясь брызгами.
Одним словом, огромное млекопитающее занимало все помыслы колонистов. Особенно прельщал кит Пенкрофа, даже отвлекал его от работы. Кончилось тем, что наш моряк стал думать только об одном: как бы поймать кита, — так запретный плод манит ребёнка. Моряк даже во сне видел кита, и если бы у него было снаряжение гарпунщика да был бы готов бот, он, конечно, не раздумывая, пустился бы в море вслед за китом.
Но то, что не могли сделать колонисты, сделал случай. 3 мая раздались крики; Наб, стоявший на наблюдательном посту у кухонного окна, сообщил, что кит попал на мель. Герберт и Гедеон Спилет, собравшиеся было на охоту, побросали ружья, Пенкроф отшвырнул топор, Сайрес Смит и Наб присоединились к друзьям, и все побежали к отмели, на которой лежал кит.
Вода спала, а он остался на песчаной отмели у мыса Находки, в трёх милях от Гранитного дворца. Очевидно, киту нелегко было оттуда выбраться. Так или иначе друзья решили, не теряя времени, отрезать ему все пути к отступлению.
Прихватив пики, колья с железными наконечниками, колонисты побежали к мысу. Вот они миновали мост через реку Благодарения, перебрались на правый берег реки, вот идут по песку, а спустя двадцать минут — они уже возле огромного животного, над которым тучей кружат птицы.
— Ну и чудовище! — воскликнул Наб.
Замечание было правильно: кит, принадлежавший к породе южных китов, оказался настоящим исполином восьмидесяти футов длиной, весил, должно быть, не меньше ста пятидесяти тысяч фунтов.
Чудовище лежало на отмели, не било хвостом, не пыталось всплыть, пока прилив был ещё высок.
Когда начался отлив, колонисты обошли вокруг кита и поняли, отчего он лежит неподвижно.
Он был мёртв: в его левом боку колонисты увидели гарпун.
— Следовательно, в наши края заплывают китобойные суда! — живо сказал Гедеон Спилет.
— Откуда вы взяли? — спросил моряк.
— Но ведь гарпун…
— Полно, мистер Спилет, это ничего не значит, — ответил Пенкроф. — Иной кит тысячу миль проплывёт с гарпуном в боку; может статься, нашего кита хватили на самом севере Атлантического океана, а он приплыл умирать на юг Тихого океана.
— И всё же… — произнёс Гедеон Спилет, которого не убедили слова Пенкрофа.
— Это вполне возможно, — заметил Сайрес Смит, — но давайте-ка посмотрим, что это за гарпун. Может быть, китобои, по существующему обычаю, вырезали на нём название своего судна!
И правда, выхватив гарпун, вонзившийся в бок кита, Пенкроф прочёл следующую надпись:
«Мария-Стелла» Вайнъярд».[8]
— Корабль-то из Вайнъярда! Из моих родных краёв! — воскликнул моряк. — «Мария-Стелла»! Ей-богу, отменное китобойное судно. Отлично его знаю. Ах, други вы мои, судно из Вайнъярда, китобойное судно из Вайнъярда!
И моряк, размахивая гарпуном, взволнованно повторял название, говорящее так много его сердцу, название порта, где он родился!
Нечего было ждать, что подплывёт «Мария-Стелла», что её экипаж потребует отдать ему кита, раненного гарпуном, поэтому решили разрубить китовую тушу на части, пока она не разложилась. Хищные птицы, уже несколько дней выслеживавшие богатую добычу, налетели на мёртвого кита; колонисты разогнали их, выстрелив из ружей.
Оказалось, что они нашли самку кита, — из её сосцов бежало молоко, а молоко это, по мнению естествоиспытателя Диффенбаха, вполне заменяет коровье, от которого не отличается ни по вкусу, ни по цвету, ни по густоте.
Пенкроф прежде служил на китобойном судне, поэтому тушу разделывали под его руководством по всем правилам: занятие было не из приятных и длилось три дня, но ни один колонист не отказался от работы — даже Гедеон Спилет, который, как заявил Пенкроф, «сумеет из всякой беды выбраться».
Сало разрезали на ровные ломти в два с половиной фута толщиной, затем их разделили на куски весом, вероятно, по тысяче фунтов и растопили в огромных глиняных чанах, которые колонисты привезли к месту работы, ибо им не хотелось загрязнять окрестности плато Кругозора; жира вышло на треть меньше. Но всё же запасы получились изрядные: из одного лишь языка добыли шесть тысяч фунтов жира, а из нижней губы — четыре тысячи.
