Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.
Спустя полчаса Григорий Иванович, молча и не глядя, прошел мимо бездыханного Василия, поклонился своим помощникам и вышел к саням... В них ни жива ни мертва сидела Наталья Алексеевна.
Поскрипывали широкие полозья, легко скользили лыжи, весело бежали собаки. Безумие и злоба понемногу проходили.
«Добьюсь все-таки для нее позорной церковной казни и заточу в монастырь, – уже хладнокровно рассуждал Шелихов, – того требует церковь и мой христианский долг. Мало что этот подлец мог ей сказать о моей гибели, она не должна была верить...»
«Разве я изменила мужу, решив выйти замуж? Что же было делать' Разве в Сибири можно спокойно жить молодой вдове без защитника? А Вася... Ведь он желал добра. Откуда он мог знать, что Гриша жив?»
...Через две недели на трех камчатских санках, с двумя проводниками Шелиховы приехали в Иркутск.
Сердце не камень... Безропотность Натальи Алексеевны, ее преданные, любящие глаза, тяготы пути смягчили сердце Шелихова. Неотложные дела и суета на время отвлекли от выполнения «христианского долга». Окончательно примириться с Натальей Алексеевной заставила Шелихова привычная, уже забытая было домашняя обстановка в Иркутске, а главное, дети. Да и любил Григорий Иванович свою жену той вечно молодой любовью, которая многое заставляет прощать и забывать.
4. «ЗЕМЛЯ РОССИЙСКОГО ВЛАДЕНИЯ»
Громадный, почти во всю комнату, пушистый ковер, смущавший посетителей-сибиряков своею шелковой мягкостью и цепкостью, прикрывал великолепный штучный паркет кабинета генерал-губернатора иркутского и колыванского. Высокие окна скрывались под спущенными тяжелыми гардинами, и ни один звук не долетал с улицы до ушей его высокопревосходительства.
Тишину губернаторского кабинета нарушало мерное тиканье еле-еле качающегося маятника стоячих лондонских часов в гладком футляре красного дерева с золочеными рельефными завитушками. На подзеркальном вычурном столике, под стеклянным колпаком, группа фарфоровых пастухов и пастушек застыла в реверансе менуэта.
За большим письменным столом утонул в мягком кресле, обложенном легкими, лебяжьего пуха подушками, гроза одной седьмой части земного шара, всесильный сатрап и вельможа матушки Екатерины II, сам генерал-губернатор и кавалер, генерал-поручик Иван Варфоломеевич Якоби. Его длинный, отороченный мехом шелковый шлафрок свисал до самого пола.
Зажженные в больших бронзовых канделябрах свечи колеблющимся желтым пламенем освещали стол и блестящими кружками отражались на голом, как бильярдный шар, черепе рано состарившегося вельможи: Якоби было всего около пятидесяти.
Гневно нахмурив седые мохнатые брови, генерал-губернатор читал очередной анонимный донос на себя, адресованный «в собственные руки матушки государыни-императрицы». Донос был перехвачен и услужливо доставлен наместнику его любовно взлелеянной и оберегаемой, собственной генерал-губернатора тайной полицией.
«И откуда все знает эта неизвестная каналья? – задавал себе в десятый раз вопрос генерал-губернатор, читая точный список полученных им от именитых купцов и питейных откупщиков взяток и длинный ряд примеров самодурства. – Доносы растут, и, кто знает, сколько их просачивается и доходит по адресу... Надо непременно съездить в Питер, потолкаться в передних у покровителей и благодетелей. Неприятно обивать пороги и бросать деньги, но ничего не поделаешь».
– Да, жаль, жаль, не застанешь светлейшего князя Потемкина, – произнес неожиданно для самого себя громко Якоби и задумался. «Мамонов? – спросил он себя. – Перекинуться к очередному любимцу Екатерины, Мамонову?.. Пожалуй, придется!»
И не подозревал всесильный сатрап, что дни его сочтены и что в Санкт-Петербурге над толстыми и затрепанными томами его дел и делишек, переходящими из рук в руки, угодливо трудится мелкая чиновничья братия, пакостно вылавливая то, что будет приятно их высоким начальникам. Не знал и того, что сам приютил на свою беду в иркутских канцеляриях братца Гарновского, доверенного «светлейшего» в Петербурге, и что шпионские сети, раскинутые над ним, – дело рук самого генерал-прокурора князя Вяземского.
Искусными маневрами Якоби перед назначением спасся от брачных сетей, расставленных родственницей князя, но тут же запутался в других сетях – генерал-прокурорских. Дружба пошла к черту... Не знал Якоби, что уже опоздал. Не знал, что не пройдет и года, как Гарновский (не здешний, а петербургский), облизывая сухие тонкие губы, под датой 20–26 июня 1788 года запишет в своем дневнике: «Якоби приехал. Был здесь в Царском Селе два дня, но государыню не имел чести видеть, и граф Александр Матвеевич его принять не восхотел. Теперь сей наместник засел в городе под видом болезни на квартире и никого, кроме людей ему потребных, не принимает».
Судьба генерал-поручика Якобия и других сибирских наместников была одинакова: быстрое возвышение и неограниченное доверие, самоуправные поступки возвеличенного избранника, охлаждение, питаемое доносами обиженных, раздраженных и завидующих, внезапное смещение и суд. Иногда сначала суд, потом смещение, а то и ссылка. И, несмотря на то, что этот ход событий повторялся неизменно десятки раз, каждый думал о себе, что он исключение, и, конечно, в своей беспечности ошибался.
Отдаленность Сибири и безначалие разнуздывало страсти: одни, распоясавшись, развратничали, нахально похищая понравившихся чужих жен, невест и дочерей; другие находили наслаждение в буйных пирах, попойках и в безудержном разгуле, резво ездили на тройках, запряженных подчиненными чиновниками и недругами; третьи занимались незаконными поборами и взятками; четвертые тащили за собой десятки родственников и росчерком своего блудливого пера очищали для них теплые местечки, обрекая таких же предшественников на голод и нищету.
Сейчас, с досадой отложивши в сторону донос, генерал-губернатор придвинул поближе к свету аккуратно сложенный лист бумаги и стал его читать, подчеркивая отдельные места...
Бесшумно приоткрылись высокие тяжелые двери, и вошедший в придворной форме, в белых чулках и лакированных туфлях с большими блестящими пряжками лакей доложил:
– Господа купцы Шелихов и Голиков, по приглашению к вашему высокопревосходительству.
Ответа не последовало. Слуга вышел, но, выходя, двери широко распахнул. В них прошли и остановились у порога статный, худощавый, в мягких сапогах, тщательно выбритый, похожий на молодого щеголя-приказчика Григорий Иванович Шелихов и кургузый, широкоплечий, с окладистой бородой и обвислым животом, тоже в сапогах, курский купец Голиков, оба владельцы бобровых и котиковых промыслов на Курильских и Алеутских островах и на американском берегу. Остановившись у дверей, купцы спокойно, привычно, без трепета и любопытства созерцали блестящую лысину генерала и молчали, не приближаясь к столу.
