Генри Мортон - Шотландия: Путешествия по Британии
Позже выяснилось, что некоторые из гэлов — кстати, самые серьезные на вид — только сегодня утром прибыли из Лондона. В большинстве своем это были мужчины средних лет в прекрасно пошитых костюмах горцев, с огромными дымчатыми топазами на рукоятках «скин ду» и кожаной шнуровкой на черных башмаках.
«Интересно, — думал я, — они что, забавляются, словно дети на костюмированных вечеринках? Или все это всерьез? Еще вчера эти мужчины ходили по Лондону, одетые в пиджаки и брюки, и вели себя, как все прочие горожане. Ничто не выдавало в них шотландцев, если не считать, конечно, легкого гэльского акцента. А сегодня… Вы только поглядите, как они расхаживают, завернувшись в тартаны своего клана!»
В баре моим глазам предстала замечательная картина — круг лиц, разгоряченных выпивкой и приятной беседой. Со всех сторон доносились громкие голоса: кто-то спорил, кто-то рассказывал захватывающие истории. Причем, споры велись на абстрактные темы, а героями историй, как правило, являлись давно умершие люди! Вот он какой, Мод, сказал я себе. Он гораздо интереснее валлийского айстедвода в силу того, что здесь присутствует не только культурное, но и социальное единение. В Уэльсе люди не тратят время на сидение в барах и пустопорожние споры: это бы разрушило настроение мероприятия. Но здесь, на Моде, как мне показалось, встреча и общение членов клана не менее важны, чем собственно музыка, ради которой и устраивался фестиваль.
7Читателя, наверное, заинтересует: что же такое Мод и как он начинался?
В переводе с гэльского это слово обозначает «сборище», причем любое. Фестиваль возник как ежегодное собрание «An Comunn Gaidhealach» — общества, основанного в 1891 году в Обане с целью сохранения и развития языка, музыки, народного искусства и ремесел шотландских гэлов. Другими словами, для Хайленда Мод — то же самое, что айстедвод для Уэльса. Это ежегодный праздник песни, на который люди, говорящие на двух языках — английском и своем родном, — собираются, дабы приобщиться (и погреться душой) у неугасающего огня общей национальной культуры.
Тот факт, что гэльский как разговорный язык сумел выжить в современном мире, на мой взгляд, представляет собой чудо из чудес. В 1745 году, когда принц Чарльз поднял местные кланы на восстание, очень немногие горцы могли говорить по-английски. В Британском музее сохранилось множество курьезных документов, доказывающих, с каким ужасом и непониманием относились англичане и лоулендеры к «дикой тарабарщине» горцев. Пожалуй, даже если бы племя зулусов спустилось с холмов, это не вызвало бы большего переполоха.
Одна из рукописей представляет собой письмо дочери некоего мистера Хьюита из Карлайла. Девушка рассказывает о своей встрече с незнакомым горцем. Они с матерью были одни дома, когда «это чудовище» вломилось в их комнату, да еще с обнаженным мечом в руках. Женщины завизжали во весь голос. Горец заговорил с ними успокаивающим тоном, но они, естественно, не поняли ни слова. Тогда незваный гость — дабы доказать, что не собирается причинить им вреда — вложил меч обратно в ножны, достал из-за чулка кинжал и водрузил его на стол рядом с пистолетом. Однако все эти манипуляции лишь ухудшили ситуацию. То, что с точки зрения горца выглядело демонстрацией миролюбивых намерений, женщины приняли за подготовку к убийству и раскричались пуще прежнего. Горец, с присущим ему юмором, решил хоть как-то разрядить обстановку. Он пустился в пляс, время от времени подбадривая себя веселыми выкриками «ху-уч»! Зрелище это привело бедных женщин в совершеннейший ужас: они решили, что горец исполняет ритуальный военный танец! «В руках этот дьявол держал оружие, и по всему было видать: настал наш смертный час!» — писала мисс Хьюит. Ее чудовищная грамматика свидетельствует, что с английским языком девушка была не в лучших отношениях, чем с гэльским! Однако, оставив в стороне грамматику, пожалеем бедного горца: ведь он ничего подобного и в мыслях не держал. Отчаявшись объясниться с глупыми курицами, он плюнул и вышел вон.
История эта — забавная на первый взгляд — является удручающей по сути, ибо подобное восприятие горцев (не только ошибочное, но и несправедливое) царило во всей стране. И описанный эпизод, напомню, происходил менее чем двести лет тому назад!
После рокового поражения принца Чарльза под Куллоденом правительство решило напрочь выкорчевать из Хайленда все элементы гэльской культуры. Варварские методы герцога Камберленда были бы уместны разве что в отношении племени воинственных дикарей. Когда добрейший председатель Сессионного суда Форбс рискнул выступить против зверств, чинимых ганноверской армией, и пожаловался на попрание «всех законов этой страны», Камберленд в гневе прорычал: «Законы этой страны? Я вам покажу законы! Отныне мои бригады будут устанавливать здесь законы. Клянусь Богом!» Гэльский язык, килты, волынки — все было объявлено атрибутикой неудавшегося восстания и запрещено под страхом смертной казни. Человека могли расстрелять — без всякого суда и следствия — только за то, что он осмелился появиться на людях в килте.
Горцы оказались в непереносимом положении: им приходилось жить в краю, опустошенном огнем и мечом. Руководители кланов либо сложили головы, либо оказались в изгнании. Древние обычаи подвергались осмеянию как проявление варварства и наказывались как политическое преступление. Сам родной язык оказался под запретом. И, повторюсь, это невероятное чудо — что в подобных условиях хоть что-то исконно шотландское сохранилось, пережив жуткие годы гонений.
Сегодня, слава богу, все изменилось. Члены королевского семейства во время своих визитов в Шотландию щеголяют в фамильных тартанах Стюартов. В тех самых тартанах, которые некогда служил красной тряпкой для «мясника Камберленда». В современной Шотландии тысячи людей с увлечением изучают гэльский язык. Более того, нынешние жители равнин — потомки тех самых лоулендеров, что трепетали за свою жизнь во время восстания 1745 года — испытывают законную гордость, если в их лексиконе отыщется хоть несколько слов на гэльском. Язык, который в восемнадцатом столетии называли варварским, сегодня стал пропуском в волшебный мир песен и легенд. У современной молодежи появилась новая мода — выезжать в сельскую местность в поисках редких, разрозненных остатков народной мудрости и фольклора. Они разыскивают местных жителей (из тех, что постарше), часами беседуют с ними, тщательно отсортировывая и отбирая нужную информацию. С этими драгоценными образчиками они возвращаются в города — гордые, как павлины, — чтобы писать умные книжки или использовать свои находки в музыкальных произведениях. С началом Гэльского возрождения Хайленд превратился в объект массированного исследования. Стариков чуть ли не насильно заставляют петь песни, старух — декламировать стихи. Теперь уже практически каждый фермер с Внешних островов безошибочно определяет энтузиастов от культуры. Все это — часть реквиема по уходящей эпохе.
