Галина Шевцова - Япония. В краю маяков и храмов
Звонок мобильного — это Косида. Говорит в трубку что-то очень вежливое. Что-то про время своего приезда за мной. Но я, с этими их словесными выкаблучиваниями, плохо понимаю суть:
— Косида, горе мое, скажи по-человечески, чего ты хочешь!
Секундное молчание в трубке.
— Я хочу, чтобы ты была через пять минут у ворот замка, потому что я уже за тобой выезжаю, и попробуй мне только опоздать, чудовище!
Коротко и ясно!
Выбегаю и вижу за два метра от меня останавливающуюся вишневую «тойоту» Косиды. Из передней дверцы выходит Сакураи и смеется, глядя, как я бегу через дорогу: «Лезь в машину, только осторожно, не пугайся, там у нас кавара». «Кавара» — значит «черепица». Меня вовсе не удивляет, что эти красавцы загрузили на заднее сиденье гору черепицы, — они еще и не то туда грузят. Лучше с разбегу не плюхаться! Памятуя о черепице, сажусь в машину аккуратно. Из полутьмы раздается вежливое: «Добрый день». Ой, так «кавара», значит, не черепица, а фамилия! «Это господин Кавара, начальник архитектурного отдела мэрии Канадзавы, — тихо говорит Сакураи с переднего кресла. — Он французский знает, так что вот…» Хорошо хоть, я на него не села с разбегу! Еще б задавила начальника, блин.
По дороге заезжаем в маленький храм. Зачем — не знаю. Священник с женой надстроили в правом углу здания маленькую жилую комнатку с видом на город, и на море, и на храмовые кварталы внизу. Сумерки, в окна лезут голые ветки с тяжелой хурмой. Хотела бы я иметь дачу с такой вот высокой башенной комнаткой и с такой вот панорамой… Свешиваюсь вниз — прямо под окнами торчат столбики старого храмового кладбища. Нет, не хочу. Наверное, я не философ и комната с панорамой на кладбище — не для меня.
Вечером сваливается положенное в таких официальных мероприятиях действо — совместный с работниками мэрии поход в ресторан. Там мне наконец-то удается как следует рассмотреть господина Кавару (пишется иероглифами — Кахара, а какого черта читается Кавара, никто не знает, даже он сам).
Господин Кавара… Средних лет, общительный и какой-то… Я таких японцев еще не видала. Наглый взгляд мужчины-европейца, низкие европейские скулы и внутренняя ирония. Нескрываемая, но и не проявленная ни в чем конкретно. Людей с такими лицами любят отбирать в актеры для детективных фильмов. Обычно — на роль сыщиков. Кого-то он мне мучительно напоминает. Кого-то из знакомых. Не могу понять кого. Может, он никкей? (Так здесь называют людей, у которых лишь один из родителей японец.) Нет, вряд ли… Просто подолгу торчит в Париже. А это накладывает отпечаток. Его французский? В принципе — кошмарен. Но для японца — весьма и весьма. По крайней мере, он вполне способен объяснить на нем все, что ему требуется. Открытый наглый взгляд. Усмешка… Мы сидим через стол — друг напротив друга, и в нашем разговоре есть что-то от очной ставки. Странная откровенность вопросов и уклончивость ответов, исковерканный французский и призрак Парижа.
И черные крокеты из кальмара и его чернил — кто не ел, тот много потерял, потому что после поедания оных все зубы становятся черными. В полумраке и сигаретной дымке — зрелище не для слабонервных. Рядом со мной сидит молодой парень с некрасивым, но сильным, как будто рубленым лицом. Жесткие волосы растрепаны.
— Ваш футбол теперь на подъеме, — важно сообщает он мне.
— Ты футбол любишь?
— Ага, ужасно люблю.
— Я тоже в детстве на воротах стояла!
— Как тебе наш Косида?
(Вечно и во всем выручающий меня, временно обучающийся у Сакураи канадзавец и работник местной мэрии Косида теперь сидит где-то далеко!)
— Косиду я люблю.
— Добрый, правда?
— Добрый…
— Смотри, осторожнее, он у нас «ахо».
— Кто такой «ахо»?
— Это человек, не такой как все.
— Это плохо или хорошо?
— Кому как… Но вообще-то, это не очень лестный эпитет.
— Если кто не «ахо», значит, он обычный, а это скучно.
— Ну да, может быть… Кому как!
— Я не знаю, что это будет, — задумчиво говорит Сакураи Каваре, — тут такая история: бирманский монах еще, может, приедет. Изучать японскую архитектуру. Мало того, что с этой красоткой по универовскому двору пройти нельзя, — у всех мальчишек глаза выпадают… Так еще и бирманский монах со своей желтой хламидой. Когда-то у меня была нормальная мастерская. А теперь она постепенно превращается в…
Он испуганно косится на меня.
— Сэнсэй, вы хотели сказать — превращается в зоопарк? — подсказываю.
— Вот-вот, — улыбается он, — почти что!
Мы выходим из ресторана, Косида и несколько молодых парней собираются идти в другую сторону. «Ну, я должен уйти, а ты, это, — говорит мне Косида, — давай смотри тут, будь осторожна, держись, храбрись, удачи тебе!» Чего это он вдруг? Как будто я иду на войну, а не спать в отель??? Через десять метров у дверей полутемного бара я понимаю, что он имел ввиду. Начальство еще и не думает расходиться. Начальники отправили молодежь, а сами отправились шляться по кабакам. Ой, знала бы заранее, меньше б в ресторане пила! Поднимаемся по лестнице в умеренно прокуренный тихий зальчик. Народу немного — сидят у стоек и пьют. За тем и пришли. Хозяйка — пожилая сухопарая красавица стиля «хозяйка борделя» — подходит прямиком к нашему столику: судя по всему, эти посетители ей прекрасно известны.
— С вами сегодня кто-то еще. Женщина… — удивленно спрашивает она и наклоняется ко мне: — Я Мимми, а тебя как звать?
— Дай ей визитку, она большой человек в этом маленьком мире, — говорит мне Сакураи.
— Они у меня все кончились.
— Ну ты как всегда! Хоть напиши ей, как тебя звать!
Пишу на бумажке: «Нэко».
— Нэко, — удивляется хозяйка, улыбаясь сквозь полумрак и сигаретный дым. — Что ты будешь пить, Нэко-сан?
Наверное, такой же вопрос задавали и Одиссею где-то в прибрежной таверне за тридевять земель от Итаки… Мимми приносит вино, кофе и черный окинавский сахар. Интересно, сколько я могу выпить до полного аута? За всю мою жизнь мне еще никогда не удавалось толком этого выяснить. И сейчас что-то не хочется.
— Я больше не буду пить.
— Больше не хочешь? — удивляется Сакураи. — Не надо.
— Просто я хорошо знаю ту точку, на которой следует остановиться. И вот она уже подошла…
— На меня намекаешь?
— Нет, это я про себя говорю.
— Не бойся, все будет хорошо. Я тоже знаю эту свою точку… Сыра хочешь поесть?
— Хочу.
— Слава богу, хоть сыра, а то, если бы ты и от сыра отказывалась, я бы подумал, что ты заболела!
Второй бар, третий… Из самых стойких остались только Сакураи и Кавара. Полумрак, сигаретный дым, целующиеся парочки за соседними столиками. Сакураи уходит к кассе. Кавара улыбается мне и вдруг сочувственно спрашивает:
