Галина Шевцова - Япония. В краю маяков и храмов
Из-за этого прискорбного происшествия нам пришлось выйти и идти на другую станцию. Мы с аспиранткой Маки по дороге трепались и все время от сэнсэев отставали, а Сакураи нас на каждом углу ждал, и говорил: «Дети, не потеряйтесь». Так вот, эта Маки в мае, не зная языка (!) и одна (!), проехала на поезде (!) от Владивостока до Москвы (!), а потом по Золотому кольцу. Кроме того, Кижи ей, видите ли, повидать захотелось — она тоже специалист по деревянной архитектуре. Она сказала, что за ту поездку выучила только одну фразу по-русски: «Я ничего не понимаю». Хорошо ей эти слова воспроизвести удалось — видать, пришлось в России изрядно потренироваться. В ресторан поехали на Намба — это старый центр Осаки. Там столик стоял на пятнадцатом этаже у стеклянной стены, и я у этой стены сидела. Над темным освещенным городом, рядом с большим зданием, почему-то напоминающим мне о Европе. На столиках даже подставки под пиво были. Правда, ставили на них бокалы с вином. Вино было очень хорошее, только я все еще не могу смотреть, как японцы оставляют пустые бутылки на столе. Но что поделать — они же мне ничего не говорят, когда я палочки в рис втыкаю: значение у этих примет одинаковое. Правда, я очень стараюсь не втыкать, да не всегда выходит. Ну и ладно. Не такие уж мы тут все суеверные.
Глава XV
Канадзава: миражи пространств
Кое-что о концах и началах дорог
— Вот, — говорит Косида, — завтра в шесть утра жду тебя на станции Косака: в Канадзаве куча дел, а ехать долго.
— Косида-сан, побойся Бога! Мне до Косака час ехать, так рано электричек еще нет!
— Упс, — говорит Косида, — я не подумал.
Он надевает очки и начинает шарить в Интернете:
— Первая электричка от твоей «Минами-сенри» в полшестого. Жду тебя на Косака в полседьмого.
— ОК!
Мы наконец-то едем в Канадзаву! Ура! Правда, кажется, проще мне будет сегодня вообще спать не ложиться, особенно если учесть, что на 12 ночи у нас намечено празднование Машиного дня рождения! Это Манас такую традицию завел — поздравлять надо в 12 ночи, ведь именно с этого момента у человека день рождения начинается.
Назавтра, в полседьмого утра, сонный Косида ждет меня на Косака. Он обхватил руками руль, уткнулся в него головой и дремлет. Стучусь в стекло. Косида вздрагивает и, не поднимая головы, открывает мне переднюю дверцу. Отчаливаем.
— Ты сегодня спала?
— Да, час.
— Всего один?
— Ага, у подруги сегодня день рождения, вот и ждали 12 ночи, чтобы отпраздновать. А ты спал?
— Ага, два с половиной часа…
— Чего так мало?
— Сэнсэй вчера позвонил и попросил подготовить еще кучу всего. Он так каждый раз перед поездкой делает, — Косида ежится, — вот как засну однажды за рулем… Будет знать!
Мы заезжаем за Сакураи и наконец-то выбираемся на скоростную трассу. Мелькание асфальта укачивает. Бедный Косида…
Сакураи будит меня где-то на полдороге. «Выйдем, — говорит он, — тут не архитектура, но я очень люблю это место». Это место… Плоский берег моря, песчаная серая полоса и огромные сосны. По небу плывут короткие перистые облака, похожие на грибы сиитаке. Господи, когда-то я читала у Лема — один мальчик, выросший на космическом корабле во время многолетнего полета к звездам, написал в стихах: «У нее были глаза, черные как небо…» И небо для него правда было не голубое, а черное, хотя когда-то, в раннем детстве, он, возможно, и видел его голубым[69]. Облака — как грибы сиитаке… «Раньше я всегда выходил здесь и сидел, сидел в этих соснах у моря, — говорит Сакураи. — А потом перестал выходить — проезжал мимо, и все. А теперь вдруг опять вспомнил. С чего бы…»
По дороге мы заехали в замковый город Нагахама. Сакураи писал диссертацию про местный храм. И жил там долго. Солнце, решетки храма серебрятся, перед порталом — огромные букеты желтых астр. Во дворе — железные лошадки-качалки. Узкие городские улочки, мостики через каналы, чугунные кошки на заборах. Под мостиками вода колышет ярко-зеленые солнечные заросли речных водорослей. Они наклонены под водой в одну сторону — по течению. Как волосы на пробор зачесаны. В старом рёкане[70] пожилые хозяева — муж и жена. Когда молодой Сакураи писал «дисер», он жил тут. И ничего не изменилось — только тогда хозяева были молодыми. «Они стариками стали, и я тоже, — грустно улыбается Сакураи, — они помнят меня и встречают, как свою молодость. У нас с ними — общая молодость…» И кофе во внутреннем дворике на татами. А сын их вырос и работает на телевидении. И вот в углу двора — стоит трехколесный велик внука. «Когда я жил здесь, на этой таратайке катался сын». Сакураи долго смотрит на старенький велик в полосах солнечного света. Хозяйка вытирает руки о передник…
На макушке у Косиды сидит паучок. Осторожно снимаю его с жестких волос.
— Чего там такое?
— Паук.
— А, что?! — Косида отскакивает и вздрагивает.
— Да паук, я его уже убрала…
Он облегченно вздыхает. Господи, да он еще и пауков боится! Надо же!
— Нет, ты погляди на него, — смеется Сакураи, — ну чего он вечно ходит, как охламон! Ну в институт, я еще понимаю, там все такие студентики, но сейчас — ведь в приличное место едем, с официальными людьми встречаться, а он! Кошмарище, и что ты с ним будешь делать!
— Так он же в пиджаке и в галстуке.
— Ну и что, это, по-твоему, что-то меняет??
Нда, ни черта это не меняет: галстук у Косиды завязан морским узлом, воротник стоит дыбом, рыжий пиджак надет на один рукав, из-под пиджака выглядывают джинсы, к поясу которых пристегнуты фляга, рулетка и пара перчаток. Я догоняю Косиду и молча поправляю ему воротник.
— Спасибо, — улыбается он. — Сейчас это был не паук?
— Нет.
— Мы сейчас поедем на совещание, — задумчиво говорит Сакураи, — а тебя высадим в парке Кенрёкуэн, через часок заберем. Погляди там, если времени хватит — сходи еще в замок напротив. Там, правда, настоящие только ворота, все остальное просто восстановленная бутафория…
Кенрёкуэн — очень знаменитый канадзавский парк, он считается одним из трех самых красивых парков Японии: там пруды и фонарики, желтые деревья и прозрачный воздух. Широколапые сосны поддерживаются пучками канатов — от верхушки по конусу, как спицы полусложенного зонтика. Служители в широких соломенных шляпах метут дорожки. А в замке напротив солнце серебрит башни и просвечивает белые метелки ковыля-сусуки. Тень от витого забора лежит на мосту четким и ярким закатным узором. Прозрачный воздух — вот то, что приходит на память первым, когда я вспоминаю этот уголок Канадзавы.
