Валентин Берестов - Государыня пустыня
Маленькая бронзовая пряжка, подвижной язычок, которым застегивался ремень. Овальный щиток. Он оказался золотым. Внутри щитка — разделенная пополам тонкой золотой полоской вставка из голубого стекла или драгоценного камня. Сделано руками искусного ювелира.
Украшение — датирующая находка.
Великая вещь — мода. Над нею посмеиваются, называют ее преходящей, изменчивой, не подозревая, что изменчивая мода оставляет непреходящие следы, что она первая говорит нечто определенное, подает первую весть из далекой, ушедшей эпохи.
Софья Андреевна Трудновская, специалистка по украшениям, взяв в руки пряжку, произнесла то, чего мы ждали от раскопок:
— Полихромный стиль. Четвертый век нашей эры. А может, и пятый.
Массив Чаш-тепе, весь этот огромный стан кочевников, как бы вплывал в свою эпоху, требуя себе места.
Четвертый или пятый век. Великое переселение народов. Крушение рабовладельческого мира.
Вещи называют дату. Но далеко не всегда называют имя народа. Имя? Имя? Неужели то, что встречается в византийских, сирийских, армянских хрониках? Неужели народ, о котором писал Аммиан Марцеллин? Наш византийский коллега произносил его не без трепета: «В мирное даже время никто не мог мужественно и без страха смотреть на эфталита или даже слышать о нем без ужаса». Вот какое это могло быть имя!
Впрочем, в эту эпоху три народа, оставивших след в исторических хрониках, прошли через Хорезм: хиониты, кидариты и эфталиты. Всех их цивилизованные соседи называли белыми гуннами. Тоже грозное имя!
Кстати. Первая же вещь, попавшая в наши руки, оказалась драгоценным произведением древнего ювелира — можно понять, почему грабители работали так основательно.
Осмотрев мою находку, всадник вскочил на коня, мотоциклист завел мотор.
Вот теперь-то начнется настоящее паломничество!
Глава седьмая
1Что ни говори, а уголь и в самом деле родственник алмаза: пролежали мои угольки полторы тысячи лет и совсем не отличаются от погасших углей, выброшенных из печки тетей Раей. Только физики могут найти это отличие с помощью радиоуглеродного метода. А под угольками розоватые пятнышки, свежие, словно земля только вчера впитала их жар.
Насколько веселее стало мне возиться с этими угольками. Ведь я ни на минуту не забывал, что в коробке из-под кнопок лежит на ватке моя золотая пряжка. Везет же человеку!
И вдруг мне припомнились груды обугленных вещей, сотни находок и целая стена, кирпично-красная от пламени, бушевавшего полторы тысячи лет назад. Вот где были горячие угли!
Полторы тысячи лет назад… Значит, я уже встречался с тем народом, который воздвиг некрополь. Очень похоже, что встречался.
Это было летом 1952 года. На крепости Куня-Уаз. Всего лишь в нескольких десятках километров отсюда.
Мне было поручено заложить раскоп у крепостной стены, выяснить, как она надстраивалась, с какими слоями связаны перестройки.
Задача простая. Я начал с верхнего, наполовину смытого слоя, взял нож и кисточку и пополз по склону в поисках нижней границы этого слоя, то есть пола. И вот толща завала сменилась темной рыхлой прослойкой и тоненькой обмазкой пола. Ну-ка, почистим его немножко.
Удар ножом, и выкатилась синяя стеклянная бусинка. Через час у меня было целое ожерелье. Крепостная стена, с которой я сполз в поисках пола, показалась мне почти недосягаемой, а о нижних слоях уже и мечтать не приходилось. С первых же часов работы на моем пути встало такое множество находок, что я понял: в этом слое и на этом месте я застряну надолго.
День за днем я медленно продвигался к стене, извлекая, нанося на план, описывая и упаковывая находки. Тут были новые ожерелья из мелких стеклянных бус и из больших каменных. Маленькие монетки древнего Хорезма с косым крестом на одной стороне и фигуркой всадника на другой. Большие тонкие монеты с изображением персидского шаха Шапура Первого. Совсем игрушечные сосудики, ручки которых были украшены головами животных. И еще множество обломков горшков, кувшинов, чаш, ваз, из которых без особого труда можно было склеить целые сосуды. Встречались мне и серьги с драгоценными камешками, и обугленные кусочки тканей, и перстни, и обгоревшие обломки каких-то деревянных изделий, искусно выточенных на токарных станках.
Здешние ремесленники были грамотны — на обломках крупных сосудов попадались буквы.
Увы, этот хорезмшах считал себя таким знаменитым, что не оставил нам своего имени на монете. На обороте бог-всадник Сиявуш — герб древнего Хорезма.
Кладов археологи обычно не находят. Но в Куня-Ургенче, столице средневекового Хорезма, наконец, повезло и археологам.
Стена, когда я, наконец, к ней подобрался, сохранила кирпично-красный цвет пламени, некогда полыхавшего здесь.
А еще мне встречались легкие, глянцевитые, пористые черные шлаки. Я никак не мог понять, что это такое. Может, я наткнулся на остатки какой-нибудь мастерской? К некоторым кусочкам шлака прилипла обгоревшая ткань. Я собирал шлак в особый ящичек: приедем в Москву, сдадим на анализ, узнаем, что тут выплавляли. Тем более что в помещении оказался колодец — круглая дыра, уходящая в толщу древних напластований. Значит, в мастерской была своя вода.
В колодце работала моя жена. Она расчищала круглые стенки и сыпала землю в ведро. Ведро было на веревке, время от времени подходил рабочий и вытаскивал его. Стояла жара, но в колодце было прохладно. Мне самому расчищать колодец не очень хотелось, я предпочитал заниматься находками. Но моя жена работала с увлечением. Я убедил ее, что на дне колодца лежит самое интересное: раз уж такие замечательные находки идут на поверхности, то что же бросили в колодец!
Я не уставал радоваться находкам, пока среди битой посуды, бусинок и монет не расчистил берцовую кость человека. Она постепенно превращалась в тот самый глянцевитый пористый шлак с прилипшим к нему кусочком обугленной ткани.
Теперь уже не нужно было везти шлак на анализ. В пылающем здании под обломками рухнувшей кровли сгорели люди. Вот откуда взялся этот шлак, рассыпанный по всему раскопу среди драгоценных вещей. Следы пожара, жестокой битвы у входа в каждый дом были видны повсюду.
Вечерняя заря и лунный свет окружали стены крепости зловещим сиянием. По вечерам мы никогда не ходили на крепость, мы предпочитали бродить по окрестным пескам и такырам. Я не помню более страшных развалин, чем развалины Куня-Уаза.
