Максимилиан Кравков - Зашифрованный план (Повести, рассказы)

— Откуда скала? — испугался десятник. — В долине — и вдруг скала!

Но, действительно, было какое-то препятствие. Струя воды, вместо того, чтобы пронизывать породу, расшибалась ослепительной серебряной звездой о невидимую твердыню.

— Черт его разберет, — удивился Бурьянов, — сейчас не рассмотришь. А ты сторонами подрой. Угол и сядет…

— Попробую, — неуверенно согласился мониторщик.

От третьих бессонных суток в голове у Бурьянова шум. Словно и там неумолчно хлестали мониторы. Он повернул и побрел в барак поспать. Думал, что утром будет самое интересное — перемывка драгоценного шурфа. Но немного беспокоила появившаяся преграда. Как был в плаще и сырых сапогах, ткнулся на нары и сразу заснул.

Утром рано вскочил Ефим Иванович. Печка за ночь остыла, в бараке был холод. Потянулся большим, крепким телом. Даже хрустнули суставы. И сел, увертывая непросохшие портянки. Рядом лежал навзничь и храпел десятник. Черной окладистой бородой обрамлено усталое лицо. Никогда Ефим Иванович не видал его таким. Покачал головой.

— Эх, человек, человек… И зачем он себя так мытарит!

У двери оглянулся. В бараке не было никого. Ефим Иванович снял с себя плащ, укрыл им спящего товарища и осторожно вышел.

Таежное утро, туманное, пахнущее смолой, освежило его, и сразу исчезла усталость от минувшей бессонной ночи. Захотелось улыбаться. Поеживаясь, в одной телогрейке, начал было взбираться к канаве наверх, но заметил кучку людей, махавших руками у главного монитора. Должно быть, спорили. Это было совсем необычно.

Ефим Иванович подошел к машине. К его изумлению, недалеко от машины, среди черных и желтых навалов земли, голубой скалой возвышался бугор из льда.

Это был обширный купол, словно опухоль, поднявшийся среди долины. Вершина его заросла кустарником и чахлыми покосившимися березками. А стена котлована уткнулась в обнаженную монитором ледяную броню.

Тщетно били столбы воды в мерзлоту. Лед крошился, обваливался, но нормальной работы, при которой смываются кубометры песков, не было и в помине. Гидравлика словно запнулась…

Артельщики были озадачены. Прибежал поднятый со сна Бурьянов.

И чем более ясным делалось положение, тем более хмурыми становились люди. Понимали, что быстро мониторы не справятся с препятствием.

— А вода-то падает с каждым часом, — тревожился мониторщик. — Уже главный напор прошел!

— Откуда она, эта шишка чертова, выросла? — сокрушались люди.

Старик Филатыч пожевал губами.

— Наледь. Лет десять назад такую по Джинде помню. От шибко больших морозов.

— А нонешняя зима, — поддержали его, — студеная да лютая. Вот и промерзло!

— Выдумывать что-то надо, — решил Бурьянов.

По его предложению увеличили диаметр струи до шести дюймов. Навинтили для этого на ствол крупнокалиберную носовку и выключили другие мониторы, чтобы собрать для удара всю воду.

Но и это не помогло! Каскады воды рушились с бешеной силой. Но ледяная глина, переплетенная кореньями, держалась как железобетон.

Под конец с оглушительным звоном лопнуло соединение в магистрали. Потоки воды хлынули из разорванной грубы, и монитор, как подбитая пушка, смолк.

Ефим Иванович бросил ненужную сейчас работу у канавы и лазил по наледи.

Был четко виден разрез всей толщи, вскрытой гидравликой. Сверху, от самой травы, идут черные и желтые пласты пустой породы. В этом напластовании нет золота. Оно зовется на языке старателей торфами. А вот внизу метровый пояс красной глинистой массы, вперемежку с галькой, — это и есть «пески». В них-то и сосредоточены крупины драгоценного металла.

Сейчас пласты земли словно залиты отвердевшим стеклом. Толстые своды сплошного льда в несколько ярусов прорезали почву. Ясно, что Джинда промерзла до дна. И грунтовые воды нашли себе выход поверх окаменевшей почвы ее долины. Всякий новый нажим мороза прибавлял добавочную ледяную скорлупу. Так и вырос колокол льда, прикрывший золотое гнездо.

Все более и более оживляясь, Ефим Иванович лазил, разглядывал, схватывая большую рождающуюся мысль. Продумав, загорелся и вдохновенный пошел к толпе.

— Ребята! — кричал он на ходу. — Беде помочь просто. Заложить заряд аммонала и — все! Растрясет моментально!

Недаром когда-то он работал отпальщиком.

Совсем убитый, почернелый, согнулся на камне Бурьянов, до самых колен лицо опустил. А вокруг него стояли артельщики и молча требовали ответа.

— Знаю я это, Ефим. Не хуже тебя знаю. Да нет у нас аммонала. Не предусмотрели мы этого дела!

Все молчали, и Ефим Иванович почувствовал, что по цельной и сплоченной артели сейчас вот-вот побегут морщины раздора, как трещины по разбитому зеркалу. И это стало страшно. Потому что сейчас, когда он почувствовал себя в силах сделать нечто полезное и главное, выручающее, артельное предприятие показалось ему неизмеримо ближе и роднее, чем раньше, когда он мелькал в нем десятой спицей.

Он шагнул вперед и резонно сказал:

— Аммоналу сколько угодно на главном стане. Взять да принесть!

Засверкали озлобленные, возмутившиеся взгляды:

— Не время для смеху!

— Знает, ведь, дьявол, что на стан река не пустит!

И уже совсем спокойно, весело и уверенно решил Ефим Иванович:

— Или я послезавтра с аммоналом вернусь, или спирту за упокой души припасайте!

Человек стоял радостный. Всему миру себя объявил. Как ему не поверишь?

Загляделись на Ефима Ивановича люди. А Филатыч взволновался до слез:

— А я-то даром восьмой десяток живу? И я с тобой, сыночек, пойду, кой на что пригожусь.

Бурьянов уже овладел собой. Опять стал распорядительным и властным.

— Трудное, товарищи, обстоятельство, — откровенно признался он, — не вернутся наши орлы с аммоналом, и будет хана! Но думаю я так, что должны они прийти. И все мы давайте так думать. И значит, одна половина людей чинить трубу становись, а другая, — он указал на купол, — чертовину эту к взрыву готовить!

Звездное и голубое раскинулось небо.

На землю пал мороз. Это было хорошо, потому что по хрупкому насту быстро скользили лыжи. Шелково шуршали гладкими камысами.

Затемно, до зари, подкатили Ефим Иванович с Филатычем к броду. К тому месту, где по правому берегу громоздится хребет Дар-Саг и отвесными стенами упирается в Джинду.

Здесь люди добрые или на тот берег идут, либо назад вертают.

В утренней тишине мятежно шумит река, и далеко уносится ее гул по ущелью.

Ефим Иванович шел, и будто все пятнадцать товарищей шагали рядом! Догонять убежавшее счастье. От этого тверда у него поступь и просторно в душе.