Максимилиан Кравков - Зашифрованный план (Повести, рассказы)
Мимо шумной гурьбой возвращались со смены бабы. И это спасло от драки.
Увидали Ефима Ивановича, завизжали, затолкали локтями одну в красном платочке.
Ефим Иванович отодвинул рукой стоявшего на дороге парня и зашагал через лужи и снег к отставшей от толпы женщине.
Шли медленно, рука об руку, улыбались, а кругом алмазами вспышек сияло солнце по раздробленному снегу.
— По Гиблой тропе прошел, — повторила женщина. И прибавила тихо, ласково и горделиво: — Вот какой ты у меня!
И от этих чудесных слов растаяла недавняя тревога и такими нестоящими показались сегодняшние обиды.
Прежним следом возвращался Ефим Иванович. За день в горах произошли перемены. Лыжня, нечетко прогладившая корку наста, временами совсем исчезала. На крутом подъеме дорогу загромоздил навал сползшего снега. Это было предостережение!
Ныряя в ухабах, проваливаясь по пояс, Ефим Иванович перелез снеговой завал. Дальше подъем был положе, наст плотнее и веселое спокойствие опять овладело им.
Аммонал оттягивал заплечный мешок. Тяжесть напоминала о том ликовании, которое встретит его там, на Джинде. Мысли обгоняли действительность: мерзлота уже взорвана. Джиндцы выполнили программу, победили в трудном соревновании. И во всем этом славном деле не последнюю роль сыграет и он, Ефим Иванович… Хорошо! Не зря он, стало быть, путается на белом свете, не зря его любит голубоглазая Ариша!
В этих мечтах и не заметил, как добрался до ущелья. Почти совсем не запомнил его вчера.
— У-ух, высота какая! — жмурился он на скалы, выпершие из снега двумя полированными стенами. Взглянул и на небо. На востоке оно розовело — загоралась заря. Потер рукавицей замерзшее ухо и запнулся.
Впереди, на расстоянии метра от лыжи, раскрылась черная трещина провала.
Ефим Иванович круто вертнул направо. И почувствовал, как, оседая, под ним заколебался наст.
Отчаянно побежал к скале, а за ним, нагоняя, рушился снег пласт за пластом, расширяя пропасть.
Успел все же выскочить на твердое место и встал, прижимая руку к колотившемуся сердцу. Впереди, на снегу ущелья, словно пролили полосами чернила. В провалах чернела бездна, скрытая под висячим снежным мостом.
— Вот так попал! — невольно сорвалось. — А теперь куда?
А теперь даже назад идти было страшно. Может быть, наст, по которому он минуту назад проскочил, не выдержит повторного давления и провалится.
— Что же я, — в голос взмолился Ефим Иванович, — так и буду, как козел, на отстое стоять?..
Ощутил весь горький комизм своих слов и, махнув рукой, заскользил назад, напропалую. Благополучно выбрался из теснины. Облегченно передохнул.
— Буду такие места обходить.
А уж звезды бледнели в светлевшем небе. И розовым куполом засветился голец Хар-Азыр. Огибать ущелье было очень трудно. На перевале пришлось карабкаться через скалы, ухитряясь не выпустить лыжи и предохраняя коробку с капсюлями от случайного удара.
— Упаду — так с треском! — подшучивал над собой.
Показалась знакомая местность. Вправо огромная снеговая гора. А слева под обрывом — темная безгранная ширь. Уже близки мрачные гряды утёсов. Доберешься до них, свернешь и попадешь на площадку, от которой начинается карниз. Гиблая тропинка.
Ноги остановились, точно сразу отяжелели. Растерянно и смущенно улыбнулся. Было очень жалко себя и этого громадного и прекрасного мира, в котором он любил жить. Стал похож на ребенка, у которого сейчас собирались отнять драгоценную для него игрушку.
Но даже в эту трагическую минуту Ефим Иванович не вспомнил, что всякий путь имеет два направления.
Здесь, на горе, он знал только одно — идти вперед. И пошел. Чем дальше, тем более успокоенно. Шел немного печальный, немного торжественный, но шел настойчиво. А у самых утесов остановился, приготовляясь.
Подтянул потуже кушак, заправил в него полы азяма, завязал распустившийся ремешок унтов. Беспокойство пропало, мысль работала только в одном направлении — как бы изловчиться и безопасно пройти карниз.
Собранный и подтянутый, он шагнул из-за поворота на площадку…
В эту ночь на Джинде никто не сомкнул глаз.
Возвратился Филатыч, и настроение у артельщиков стало тверже. Уверились, что Ефим Иванович старается о гидравлике и не брошены они на произвол тайги и случая.
Разложили жаркий костер у места работы. Посменно бурили наледь и грелись у огня, подбрасывая в пламя хвойные ветви. Молотками гремела походная кузница, заправляя иступившийся инструмент.
Старался отчаянно комсомолец Костя. В руках у него шестигранный тяжелый стержень бура. В другой — молоток.
Поворот бура и — удар. Поворот — и удар. И так, пока не затупится бур.
А лучший забойщик Ковалько с Бурьяновым работали на пару, один вертел и нацеливал сталь, а другой с размаха глушил ее тяжеленной балдой.
— Даешь производительность! — упрямо хрипел десятник, и балда глубоко загоняла бур в ледяные недра.
У огня — отдыхающие. Кто сидел, кто лежал, пили чай. Тихие разговоры. Старались говорить о хорошем, чтобы потушить тревогу. У каждого она на душе. Убывала вода, гидравлика ослабевала. Не напрасно ли бурят они ледяную шапку? А вдруг не воротится Ефим Иванович?
— А бывает, — не выдержал один новичок, — что обвал человека задавит?
— Это… как кого, голубчик, — значительно говорил Филатыч. — Душит иных, конечно, которые без соображения или уж очень не фартовы. А природного горняка скорее помилует…
И увидя, что все насторожились слушать, старик затянулся махоркой и продолжал:
— Лет, однако, восемьдесят тому назад работалась Васенина речка. Пахом Сергеич, вон, слышал…
— Страшенное было золото, — подтвердил из-за костра Пахом Сергеич.
— Рассказывал, мне это покойный дед, — продолжал Филатыч. — Хозяином был Туманский. Старичина огромный, бородища седая к поясу доходила. Приисков у него было много, а резиденция верстах в трех от Васениной речки стояла. И работали тогда увал. В мягкий берег штольнями шли.
Была у деда двадцать первая штольня, а в смену в горе человек до двухсот сидело. Урок тогда на рабочего приходился по кубической сажени. Да, ребята, не по-теперешнему. Гнул Туманский, ажно душа пищала!
Так вот, до обеда, до двенадцати часов, пол-урока даешь, а вторые — после. Работаем это мы в забое, и помню, что я с кайлой стоял, рассказывал, бывало, дед. Ребята дружные, прирожденные, приискатели, кипит наше дело! И вдруг слышу, в соседнем забое будто голос хозяйский гудит. Ну что же, обычная вещь — пришел попроведать! Вот-вот и к нам заглянет. И верно, за спиной слышу:
