Георгий Чиж - К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

Сухощавый и ловкий мичман выскочил из шлюпки на берег и направился к группе спешившихся всадников. На­встречу ему шел, отделившись от группы, такой же, как и он, молодой человек, сын коменданта, дон Люиз де Аргуелло, за отсутствием отца исполнявший его обязанности.

– Мосье комендант? – спросил мичман, прикладывая руку к шляпе, и, когда тот утвердительно кивнул головой, продолжал по-французски: – Наше судно российское. Мы удостоены чести иметь у себя на борту представителя его величества императора российского камергера высочайшего двора, генерала и кавалера, господина Резанова. Идем в Монтерей, но авария заставила нас войти в первый же порт и невольно стать вашими гостями, господин комендант. Починившись, мы будем продолжать наш путь.

– Почему вы не остановились по требованию крепости и моего катера? – спросил дон Люиз.

– У нас на судне никто не говорит по-испански, – весело и непринужденно ответил мичман Давыдов. – А кроме того, видя вашу блестящую кавалькаду, мы вообразили, что удостоены торжественной встречи и потому можем поближе по­дойти к берегу. Его превосходительство, наверное, не замед­лит принести по этому поводу свои извинения, господин ко­мендант.

Свита Аргуелло, успевшая окружить беседующих, громко расхохоталась после того, как толстый патер поспешно вслух перевел слова мичмана о якобы происшедшем недоразумении.

– О прибытии в Америку и, может быть, именно к нашим берегам его превосходительства, – заговорил Аргуелло, – мы были уведомлены нашим правительством, но в депеше были названы два ваших судна...

– «Надежда» и «Нева», господин комендант!

– Совершенно верно.

– Эти судна отправлены его превосходительством обрат­но в Петербург, а сам он остался здесь на некоторое время в качестве полномочного и главного начальника наших американских областей, – поспешил сообщить Давыдов.

– Не откажите, господин офицер, засвидетельствовать его превосходительству мое глубочайшее почтение и сердечное приветствие, – сказал Аргуелло, подавая и крепко пожимая Давыдову руку. – Передайте, что мы были бы рады видеть у себя его превосходительство и господ офицеров к двум ча­сам, к обеду. Я пришлю лошадей и проводника.

– Капитан русского корабля поручил мне осведомиться у вас, господин комендант, будет ли ваша крепость отвечать на салют?

– Конечно, непременно, господин офицер, ведь вы наши дорогие гости! Вы давно в плавании?

– Целый месяц, господин комендант.

– Наверное, соскучились по свежим продуктам?

– О да, но, по правде сказать, нуждаемся только в ово­щах, – соврал Давыдов.

– Я сейчас же распоряжусь о доставке свежей провизии для вашей команды на корабль. От свежей говядины, на­деюсь, тоже не откажетесь?

– Очень обяжете вашей любезностью, господин комен­дант, – радостно ответил мичман и, отдавши с полупокло­ном честь Аргуелло и его свите, быстро сбежал по откосу к шлюпке.

– Ура! – кричал он, приближаясь к «Юноне». – Давай­те салют и готовьтесь принимать продовольствие!

В подзорную трубу отчетливо было видно, как кавалька­да взбиралась в гору, а на самом гребне ясно обозначи­лись силуэты двух остановившихся всадниц.

– Да тут даже женщины есть, Николай Петрович, – заметил Хвостов, опуская трубу.

– По-видимому, – усмехнулся Резанов, – вам скучать не придется.

Теперь суматоха перекинулась на потонувший в порохо­вом дыму корабль, содрогавшийся от звонких теноровых воплей медных малокалиберных пушек. С последним выстрелом «Юноны» басовито и бестолково, не соблюдая интерва­лов, стала отвечать береговая батарея.

В офицерских каютах брились, чистились и меняли белье, теряя запонки, впопыхах не находя нужных мелочей, господа офицеры и свита.

Ровно в половине второго к берегу прибыло пятнадцать верховых лошадей в сопровождении, к крайнему удивлению Резанова, того же толстого, подвязанного обрывком веревки, смиренного францисканского монаха.

При виде целого табуна оседланных лошадей и монаха гости переглянулись:

– Что город, то норов, – тихонько сказал Давыдов Ре­занову.

– Наверное, обер-шпион, – так же тихо высказал свое предположение Резанов и громко спросил по-французски у патера, машинально перебиравшего в руках крупные янтар­ные четки:

– Святейший отец, а ехать нам далеко?

– Нет, ваше превосходительство, – ответил, продолжая сидеть на лошади, патер, – до президио не более полу­мили.

– В таком случае, не пройдемся ли пешком, ваше высо­копреподобие? – предложил Резанов, глядя на запыленные седла и беспокоясь за свои новенькие камергерские штаны.

– Охотно, – быстро ответил патер, сползая с лошади и потирая левой рукой с болтающимися на ней четками растер­тое ездой седалище. – Проклятый конь до крови растер мне зад.

Четыре испанских солдата ловко захватили на длинных поводьях лошадей и, подымая тучу пыли, вскачь помчались к поселку. Проезжая мимо президио, они прокричали на ходу:

– Россияне идут пешком! – и скрылись.

– А какие они? – в десятый раз приставала к брату подвижная и темпераментная младшая из сестер Аргуелло, слывшая во всей Калифорнии несравненной красавицей, дон­на Консепсия.

– Да уж я тебе сказал, – смеясь, ответил брат. – Ну, как и все русские медведи, в бурой длинной шерсти и рычат!

– Ты все шутишь со мной, как с маленькой, Люиз, – обидчиво сверкнула глазами Консепсия. – Я их видела в Па­риже, они изящны и любезны, как маркизы.

– Ну, то в Париже, а то у индейцев, на американском побережье, это разница. Впрочем, сама сейчас увидишь.

– Так ведь этот, ну, их предводитель, что ли, ведь он шикарный русский вельможа? – не отставала Консепсия.

– Да, шикарный, но горбатый, с седой бородищей до полу, и лет ему около семидесяти.

Консепсия в негодовании топнула ножкой и побежала еще раз посмотреть на себя в зеркало.

В зеркале отразилась стройная, рано развившаяся моло­дая девушка в коротком черном шелковом платье, обшитом по подолу оборочками, и в узком светло-сером лифе, плотно облегавшем ее изящную фигурку с тонкой талией. На откры­тую грудь падала с плеч широкая двойная белая вуаль. Ма­ленькие ножки обуты были в высокие зашнурованные баш­мачки явно парижского происхождения. На головке при­строилась испанская коффля.

Взглянув мельком в зеркало, Консепсия решительно сдер­нула с головы коффлю и отшвырнула ее в сторону – так много лучше. Кокетка расхохоталась и, сделавши глубокий реверанс, решительно встряхнула крепко от природы зави­тыми, блестящими, мальчишескими кудрями и помчалась к сестре.

В полутемном кабинете со старыми кожаными креслами ходил взад и вперед молодой Аргуелло и жаловался, обра­щаясь к сидевшему в кресле монаху, падре Педро: