Валентин Берестов - Государыня пустыня
Естественно ли это?
И мне показалось, что в таком отношении к предмету науки кроется нечто глубоко противоестественное.
Нельзя рассматривать людей и их дела всего лишь как материал для наших опытов и умозаключений, нельзя видеть в них только пищу для наших любознательных умов. Несмотря на то, что этих людей и даже народов уже не существует.
Люди прошлого были живыми людьми. Это часть человечества, отделенная от нас не расстоянием, а временем. И они, ушедшие люди и народы, заслуживают человеческого отношения, живого чувства, будь то уважение или сострадание, признательность или гордость, наконец, просто интерес и понимание.
Истина от этого не пострадает. Наоборот. Она почему-то охотнее открывается тем, кого влечет к ней не один разум, но и чувство. Такой уж у нее, у истины, характер.
А материал он и есть материал: его нужно собирать, добывать и добросовестно обрабатывать. Без этого не обойтись.
Наука несет с собой целый мир чувств, разнообразный, иногда неожиданный и, говоря языком археологов, многослойный.
О чувствах, испытанных моими товарищами и мною при первой встрече с неким давно ушедшим в прошлое народом, я и хочу сейчас рассказать.
Глава вторая
1В конце зимы 1963 года Юрий Александрович Рапопорт, мой старый товарищ по историческому факультету и Хорезмской экспедиции, показал мне странный снимок. Снимок, сделанный с самолета, мог бы служить иллюстрацией к научно-фантастическому роману. На фоне темно-серых и светло-серых пятен из конца в конец фотографии шли причудливые сооружения, как бы созданные неведомыми разумными существами на чужой планете.
Прежде всего были заметны прямоугольники с зияющими воротами, обозначенными двумя парами округлых башен. От некоторых прямоугольников из середины стен шли валы, которые заканчивались круглыми буграми. Неподалеку виднелись большие холмы с воронками кратеров. Тут и там круги, похожие на лунные цирки. Разглядывая снимок в лупу, можно было увидеть на всем этом пространстве прямые цепочки низеньких, едва заметных бугорков.
Снимок был сделан много лет назад в северо-восточной Туркмении, на одном из отрогов Устюрта. Плоская гора, покрытая этими странными геометрическими фигурами, была тогда совершенно пустынна и окружена пустыней. Называется эта плоская как стол гора Чаш-тепе.
То, что было видно на снимке, оказалось некрополем, городом мертвых. Многочисленные большие и малые курганы, расположенные в строгом порядке, словно по заранее обдуманному плану. А кроме них, пустые крепости с настежь распахнутыми воротами, обведенные земляными валами круги и еще какие-то сооружения, связанные с погребальным ритуалом.
Загадочно было то, что некрополь находился на территории древнего Хорезма, а курганов у хорезмийцев не было. В рабовладельческую эпоху они замуровывали оссуарии — ящики с костями покойных — в стенах специальных построек — наусов или же в стенах заброшенных крепостей. Позже погребение производилось по мусульманскому обряду, то есть опять-таки без курганов.
Значит, все эти сооружения были созданы каким-то другим народом, вероятно, кочевым и, по всей видимости, большим и могущественным.
Но в округе не было никаких следов поселений, связанных с иным народом, чем древние хорезмийцы. Хорезм был лишь этапом на пути движения могучего полчища кочевников.
Неподалеку от Чаш-тепе располагались знакомые мне по книгам С. П. Толстова средневековые крепости Ширван-кала и Шемаха-кала, но, по-видимому, от Чаш-тепе их отделяло не только пространство, но и время: они отстояли от некрополя на несколько километров и на несколько веков.
И когда Юрий Александрович Рапопорт предложил мне поехать на Чаш-тепе, я сразу же согласился. Глядя на снимок, я чувствовал себя мальчишкой-новичком, которому впервые предстояла встреча с археологией, с ее тайнами и праздниками.
Отряд был небольшой: пять раскопщиков, топограф, шофер, бульдозерист, хозяйственник и десять рабочих. Нам предстояло провести на Чаш-тепе ровно месяц. Мы, конечно, могли только прикоснуться к некрополю. И все-таки времени и сил могло оказаться достаточно для того, чтобы открыть его главную тайну: кто и когда возвел эти курганы и непонятные сооружения. Нужно было только найти при раскопках какие-нибудь вещи. Несколько горшков, бронзовая бляшка, десяток бусинок, не говоря уже о монетах, — и весь громадный таинственный массив Чаш-тепе окажется привязанным к определенной эпохе, к ее событиям.
Перед нашим отъездом начальник экспедиции Сергей Павлович Толстов сказал:
— Главное — определить дату. Во всех случаях это будет интереснейшим открытием. Предположим, что Чаш-тепе относится к пятому веку до нашей эры, тогда это уникальный памятник сакско-массагетских племен, родичей скифов и хорезмийцев. А если это пятый век нашей эры, то перед нами не менее уникальный памятник эпохи переселения народов. Если же дата будет еще более поздней, открытие не станет менее значительным. Кочевники раннего средневековья, оставившие такие гигантские курганы, — это же сенсация. Словом, действуйте. Какую бы дату вы ни вытянули в этой лотерее, наука окажется в выигрыше.
2Под вечер 31 марта две наши машины подошли к желтовато-белому обрыву возвышенности Чаш-тепе. Дома и сады туркменского колхоза «Большевик» доходили до самого обрыва. Когда Толстов впервые обследовал эти места, здесь была пустыня, а теперь о ней напоминало только плато Чаш-тепе. Канала туда не проведешь, а каменистую почву не распашешь.
Машины медленно поднялись по извилистой дороге на заповедное плато. Мы проехали немного, остановились и вышли оглядеться.
Здесь, наверху, был совершенно иной мир, казалось бы, не имевший ничего общего с тем, что мы только что видели у подножья. Тут и там серые пирамиды с чуть скругленными гранями и срезанными, как у вулканов, верхушками. Самые высокие присыпаны сверху не то снегом, не то солью. (На самом деле это был белый камень.) И на каждом таком холме зияла, как кратер, глубокая воронка, куда можно было поставить все наши палатки и машины.
Между курганами другие бугры — пониже, более округлые. Да и сама поверхность плато так и шла мелкой серой зыбью. То были цепочки малых курганов.
Вот и крепости — серые валы, зияющие ворота, выдвинутые вперед большие башни.
Мир, куда мы вступили, был ограничен обрывами плато. Нам было видно только само плато, да небо, да ровные синие стены на горизонте — обрывы других мысов Устюрта. В голову пришла мысль о море. Вот такой туманной, синей и голубой стеной встает оно между небом и землей, когда смотришь на него издали, с высоты.
