Камни Флоренции - Мэри Маккарти
Впрочем, провал проекта Соргане (именно так предполагалось назвать город-спутник) стал лишь одним из эпизодов фракционной войны, охватывавшей город — улицу за улицей, дом за домом, мост за мостом, — подобно былым войнам между Черными и Белыми, гвельфами и гибеллинами, семьями Черки и Донатн[11]. Эта скрытая, то и дело разгорающаяся война, в которой по обе стороны фронта были свои идеалисты, началась в девятнадцатом веке, когда Дуомо украсили новым фасадом, соответствовавшим вкусам того времени[12], центр города модернизировали, а старые стены вдоль Арно попросту снесли. В ознаменование торжества сил прогресса над старой Флоренцией на нынешней площади Республики воздвигли триумфальную арку с надписью, прославлявшей победу нового порядка и красоты над прежним убожеством. Сегодня флорентийцы горько усмехаются, видя в этой надписи пример невольной иронии: теперешняя площадь в неоновых всполохах рекламы лекарства против мочекаменной болезни, по всеобщему признанию, является самой уродтивой в стране — этакий приступ националистической мании величия, случившийся в тот недолгий период, когда Флоренция была столицей новой Италии[13]. Противникам перемен в доказательство своей правоты достаточно напомнить про эту площадь: так консерваторам не раз удавалось одерживать победу. Тем не менее, если город не сумеет найти новое решение жилищной проблемы, зонтичные сосны на холме Coprane еще могут рухнуть под ударами топоров, как деревья в последнем акте «Вишневого сада», потому что Флоренция — это современный, быстро растущий город; именно в этом и кроется одна из причин того, что ее так не любят разборчивые туристы.
В девятнадцатом веке, в значительной мере под влиянием четы Браунинг[14] и их читателей, о Флоренции сложилось ложное, книжное представление как о драгоценной частице старого мира. Старые девы обоего пола — вышедшие на пенсию библиотекари, гувернантки, дамы со скромными доходами, добропорядочные художники, скульпторы, поэты, анемичные дилетанты всякого рода — «влюбились» во Флоренцию и решили поселиться там. На холмах Винчильята писала акварелью королева Виктория; родители Флоренс Найтингейл[15] назвали дочку в честь города, где она родилась в 1820 году: ее слащавое скульптурное изображение — фигурка с фонарем в руке — стоит в монастыре Санта Кроче. В начале двадцатого века полковник Дж. Ф. Янг, вышедший в отставку после службы в Индии и, по слухам, даже не умевший читать по-итальянски, провозгласил себя защитником семейства Медичи и выпустил в свет некий «классический» труд, выдержавший несколько изданий[16]. В нем довольно невнятно доказывалось, что демократически настроенные историки исказили образ Медичи. (У Тургенева есть рассказ об отставном майоре, которому нравилось лечить своих крестьян. «А он учился медицине?» — спрашивает кто-то. «Нет, не учился, — отвечают ему; — Он делает это из человеколюбия». Видимо, так же обстояло дело и с полковником Янгом). Янга можно назвать типичным представителем англо-американских гостей, которые, как оказалось, экспроприировали Флоренцию, захватили виллы во Фьезоле или Беллосгуардо, занялись изучением дикорастущей флоры Тосканы, собирательством историй о привидениях, коллекционированием триптихов и диптихов, стали хоронить своих собак во дворе протестантской епископальной церкви, и при этом (по большей части) не знали никого из флорентийцев, кроме своей прислуги. Браунинги, поселившиеся в Каза Гуид и, напротив дворца Питти, получали удовольствие от изучения истории Флоренции и ненавидели австрийских узурпаторов, живших через улицу; однако, как и они, держались особняком, не смешиваясь с местным населением; им хватало собственного общества. Джордж Элиот[17] провела две недели в швейцарском пансионе на Виа Торнабуони, добросовестно изучая исторические реалии для своего сентиментального романа из флорентийской истории «Ромола», который в свое время пользовался огромным успехом, а сегодня известен меньше других книг писательницы. По словам Генри Джеймса[18], от этого сочинения так и веяло библиотечным душком, и все представления иностранной колонии о Флоренции были похожи на «Ромолу» — такие же книжные, искусственные, чересчур сентиментальные, ограниченные, мещански-претенциозные и, прежде всего, собственнические. Эта болезненная любовь («наша Флоренция», «моя Флоренция») со стороны иностранцев, живущих в городе, предполагала, как и всякая любовь такого рода, тираническое сопротивление любым переменам. Весь остальной мир мог меняться, но Флоренция, в ревнивом воображении ее иностранных обладателей, должна была оставаться точно такой, какой они ее открыл и — драгоценной частицей Старого Мира.
За всю историю своего существования Флоренция никогда такой не была. Она никогда не была храмом прошлого, она сопротивляется любым попыткам сделать ее святыней сегодня, точно так же, как она сопротивляется туристам. Туризм, в определенном смысле, представляет собой случайный побочный продукт города — одновременно прибыльный и обременительный, добавляющий шума и скученности, вызывающий рост цен для населения. Флоренция — это рабочий город, центр торговли, крупный железнодорожный узел: здесь производят мебель (включая мебель «под старину»), обувь, перчатки, сумки, ткани, дорогое белье, ночные сорочки и скатерти, рамы для картин, чемоданы, химикаты, оптическое оборудование, детали машин, ковкую мягкую сталь, различные изделия из соломки. Значительная часть этой работы выполняется в мелких мастерских в Ольтрарно, на левом берегу Арно, или на фермах в сельской местности; здесь мало крупных заводов, но много мелких фабрик и торговых предприятий. Каждую пятницу на площади Синьории разворачивается рынок, куда приезжают крестьяне из Вальдарно и Кьянти с образцами своего товара: зерна, масла, вина, семян. Маленькие гостинички и дешевые ресторанчики заполнены коммивояжерами, виноторговцами из Чертальдо или Сиены, представителями текстильных фабрик из Прато или мраморных разработок в горах Каррары, где Микеланджело искал материал для своих творений. Все находятся в постоянном движении, все покупают, продают, поставляют, а туристы только путаются под ногами у людей, занятых торговлей. В целом, флорентийцы были бы счастливы избавиться от гостей. Может быть, их отъезд и огорчил бы хозяев магазинов на Понте Веккьо или Лунгарно, владельцев гостиниц и ресторанов,
