Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)
— О Шошине думаешь?
— О нём. — Фрося не могла сдержать улыбки.
— Я видел, как он на тебя глядел.
— Приметил?
— Как сохатый на важенку во время гона.
— Нескромный ты, Нелька! — Фрося улыбалась…
— Неумный?
— Да нет…
— Манюня меня дураком назвала.
— За что же?
— Жены нет.
— А у тебя была девушка?
— Нет, Фрося, я совсем не… — он засмущался, не решаясь сразу выговорить неприятное для себя слово, — некрасивый я.
— Ну и что с того? — Фрося серьёзно смотрела на Нелькута, но он под её добрым, понимающим взглядом даже заёрзал от робости. И она перевела разговор:
— А родные у тебя, Нелькут, есть?
— Все сородичи ушли к верхним людям. Во-он туда… — И Нелькут, подняв руку, показал на маленькое белёсое облачко, сиротливой оборвашкой блуждающее в ослепительном небе. — Жизнь тяжёлая, — еле слышно добавил он и тут же испуганным зверьком насторожился. — Гляди!.. — Упряжка вышла на открытый просторный плёс, по которому растянулся до самой заимки молчаливый аргиш. — Кто это? — выдохнул Нелькут. — Может, повернём?
— Поздно… — собранно и властно сказала Фрося. — Если чего, молчи. Я сама… Не останавливайся, мы не знаем, кто эти люди…
— Аргиш шибко большой.
— Стороной обходи…
Но только упряжка Нелькута сблизилась с замыкающей обоз упряжкой и стала забирать правее для обхода, с нарт поднялся высокий худой бородач с винтовкой в руке. Тяжёлая ушанка из собачьего меха, нахлобученная на густые сросшиеся брови, подчёркивала худобу впалых щек, шелушащийся, прихваченный морозом острый нос и усталые серые глаза, по-детски внимательные и осторожные. Он поднял правую руку, распахнув латаный-перелатаный тулупчик, из-под которого выглядывала женская кацавейка, перехваченная армейским ремнём, и крикнул:
— Стоять!
— Не бандитничай! — отозвалась Фрося и толкнула Нелькута в спину, чтобы тот согласно уговору не останавливал упряжку.
— Стой, кому говорят?! — зычнее и требовательнее раскатился молодцеватый голос бородача.
Каранас и все восемь ездовиков шарахнулись в сторону, будто по их спинам полоснули хлёстким бичом, и встали, опасливо озираясь на съёжившегося в нартах каюра и на внезапно выросшего перед ними тощего великана.
И сразу, как потревоженный муравейник, обоз оживился. Со всех хвостовых и даже с головных упряжек встали подтягиваться любопытствующие обозники. — Чего вам нужно? — с заметным волнением возмутилась Фрося. — Аль бабы не встречали давненько?
— Эка невидаль! — уже спокойным тоном ответил бородач, вскинув винтовку на плечо. — Баба на возу, как полено в глазу. Откуда и куда путь держите?
— А ты что, главный в этом заморённом войске?
— Ты, барышня, не стегайся словами, лучше приглядись, кто вокруг тебя стоит. Чай, не буржуи?
— Да… куда уж вам до буржуев…
— А вот и сам командир, — указал бородач на коренастого, ладно сложенного молодого человека в тёмном полушубке, перетянутом командирскими ремнями, перед которым расступились отрядники.
— Байкалов… — представился командир, пристально глядя на Фросю и её каюра. — Вы не гневайтесь, девушка, что ненароком приостановили вас. Время сейчас уж очень неспокойное.
— А будет ли оно когда-нибудь спокойным? — не без иронии спросила Фрося, окинув насмешливым взглядом отрядников.
— Непременно! — ответил Байкалов.
Спокойный тон, уверенность и твёрдость командира в действиях настораживали, и в то же время Фрося почувствовала какую-то раскрепощенность и свободу в общении с этими неизвестными ей людьми. И ещё пробудилось в ней чувство жалости и сочувствия к усталым отрядникам, бредущим навстречу, может быть, уготованной всем им смерти.
— На бандитов непохожи, на красных тоже…
И тут, глядя в добрые глаза командира, Фрося вдруг, поймала себя на мысли, что где-то раньше она уже встречала Байкалова.
Тонкие брови, высокий лоб, крутые подрумяненные северным загаром скулы, и голос мягкий, душевный. Такого увидишь или услышишь, так не забудешь. Только где же она его видела?..
— Что же вы в Анюйск не зашли? — спросила Фрося.
— Проводник наш сплоховал.
— А теперь к Бочкарёву на соединение идёте?
— Идём… — неопределённо ответил Байкалов, переглянувшись с бородачом. — Где он, наш полковник?
— В Нижних Крестах пирует.
— Никак нынче праздник какой?
— Весенняя ярмарка, а по-ихнему, — Фрося кивнула на притаившегося Нелькута, — Ысыах.
— Поздновато…
— Зима лютовала, весна запоздала. Вам с таким обозом всё равно на ярмарку не попасть.
— А кто в Нижнем властвует? — не удержался от вопроса бородач.
— Да нет там никого.
— Так вы на веселье спешите?.. — поглядывая на неё, а думая совершенно о другом, уронил Байкалов. — Тогда поезжайте. Каюр у вас, девушка, не очень-то весёлый.
— Уж какой есть, — толкнула в бок Нелькута Фрося, давая знать, чтобы трогал упряжку, — много молчит, значит, много думает — в тундре не заблудится!..
— Добрый путь вам! — махнул рукой Байкалов.
— Будете в Крестах, заходите!
— Непременно!..
Фрося с щемящим сердце чувством смотрела на удаляющуюся ладную фигуру Байкалова, и непонятная тревога обволакивала её предчувствием чего-то недоброго, могущего случиться с этим, как ей показалось, хорошим человеком и его людьми. Тут же она стала упрекать себя за то, что не поговорила с Байкаловым более откровенно, не рассказала ему об обстановке на Нижней Колыме, об отношениях колчаковского руководства к местному населению, об известных ей одной планах и действиях бочкарёвских групп. И в то же время ей было непонятно поведение Байкалова, его сдержанность, корректность.
Она успела всё-таки заглянуть несколько раз ему в глаза. И вот теперь, когда вот-вот уже весь длинный пёстрый обоз скоро исчезнет за крутым поворотом и стихнет собачий лай, вспомнила этого человека.
…Полыхающая в ночи деревня. Крики, стрельба… Пепеляевцы бегут под натиском красных партизан… Потом тишина, тяжёлая, опустошающая душу тишина… Горький вкус дыма, и вдруг кто-то сильный подхватил её и понёс сквозь огонь в светлую чистоту и прохладу…
— Это были его глаза, — зашептала Фрося, — конечно же, это он!.. Байкалов, боже мой, красный командир… А я-то дура… Да как же это?.. Останови, Нелька, стой!
— Плачешь? — растерялся Нелькут. — Я обидел?
— Ой, Нелька! — расслабленно всхлипывала Фрося. — Узнала его!
— Кого?
— Байкалова… Помнишь, я рассказывала тебе? Спаситель мой…
— Помню.
