Е. Устиев - У истоков Золотой реки

У истоков Золотой реки. Изд. 2-е, исправленное. Науч. ред., авт. послесл. и примеч. Ф. Э. Апельцин.

Вместо введения

Есть события, о которых нельзя забывать. Иногда, даже и не замеченные современниками, они столь важны по своим последствиям, что именно от них зависят многие позднейшие повороты истории.

К числу таких событий относится Первая Колымская экспедиция 1928–1929 годов.

Горсточка хорошо подобранных, но плохо снаряженных, еще не очень опытных, но одержимых единой идеей молодых людей открыла в те годы для Страны Советов громадную территорию к востоку от Лены. Это было Второе открытие, поскольку впервые просторные земли северовосточной Азии явили миру сибирские землепроходцы XVII века. Но на этот раз были открыты не только обширные пространства тайги и гор, рек и морей, но и богатства руд и металлов. [1]. И за прошедшие с тех пор десятилетия мы оказались свидетелями поразительного экономического и культурного расцвета этих веками прозябавших земель…

Теперь уже трудно себе представить, что у истоков удивительного преображения края, который легко вместил бы все государства Западной Европы, лежат мысль, труд и воля нескольких энтузиастов.

Два геолога, Юрий Александрович Билибин и Валентин Александрович Цареградский, возглавили Колымскую экспедицию, разработали план исследований и два долгих года самоотверженно его осуществляли. Сергей Дмитриевич Раковский, Эрнест Петрович Бертин и Дмитрий Николаевич Казанли братски делили с ними все опасности экспедиции; они копали в этой вечномерзлой земле первые шурфы, промывали первое золото и чертили первые карты [2].

«Первооткрыватели» — давно и по праву называют их поэтому на Колыме.

Я давно хотел описать эту историческую экспедицию на край земли — туда, где прошла значительная часть и моей жизни, но повседневные заботы не оставляли нужного досуга. Шли годы. Один за другим уходили в прошлое ее участники. Сперва умер Билибин, затем Раковский, за ним Казанли. Бывший прораб-геолог экспедиции Бертин и по сию пору живет в Ленинграде, но по болезни и старости он уже практически недоступен для общения. Таким образом, единственным, но зато исчерпывающим источником сведений остался для меня один из организаторов первой и руководитель всех трех последующих колымских экспедиций— В. А. Цареградский.

Этот давно вошедший в легенду человек всю свою творческую жизнь отдал Северу. Кому, как не ему, лучше знать историю организации и ход исследований Первой Колымской экспедиции, из которой, как дерево из семени, выросли прииски и шахты, города и поселки, научно-исследовательские институты и вузы современной Колымы! Биография геолога так тесно сплелась с развитием огромного края, что расплести их уже нельзя и писать об одном, не касаясь другого, просто невозможно.

Много вечеров мы просидели с Валентином Александровичем Цареградским, перебирая воспоминания о давно прошедших днях. Неторопливо развертывал он передо мной картины минувшего, воссоздавая фактическую основу и эмоциональную окраску событий.

Постепенно мы восстановили все важнейшие шаги и открытия двухлетней экспедиции, с которой началась Золотая Колыма, и я окончательно утвердился в своем решении закрепить повесть о них на бумаге. Естественно, что в центре повествования находится один из тех, кто был в свое время в центре событий, тот, кому советская геология в значительной мере обязана направлением дальнейшего развития геологоразведочного дела и научных геологических исследований в Колымском крае.

…Сейчас Валентину Александровичу за семьдесят, но тридцатилетняя работа на Дальнем Севере сказалась на нем больше, чем возраст. Постоянное творческое напряжение, а также денные и нощные заботы о «плане», о «приросте запасов», о людях, о хлебе насущном, бульдозерах, подъездных дорогах, а также о тысяче прочих важных и маловажных вещей изнурили этого когда-то на редкость здорового и жизнерадостного человека. И все же сквозь возраст, болезни и хроническое утомление в нем еще ясно проглядывают творческий жар и боевая натура.

Сильно отвисшие мешки под глазами и исхудалые щеки только подчеркивают медальную скульптурность лица. Пристальный, но не впивающийся взгляд серых глаз всегда обращен к собеседнику, а вежливая улыбка смягчает несогласие с его доводами. Высокий рост делает Цареградского стройным, а поредевшие серые волосы еще кудрявятся над высоким лбом с выпуклыми жилами гипертоника.

Пенсионное положение не означает для него безделья. Отнюдь нет! Он в непрерывном труде.

Разве может человек забыть о деле, которому он посвятил всю свою жизнь, и перестать думать о проблемах, не дававших ему спать тысячи предыдущих ночей!

Он не только размышляет, но и пишет об этих проблемах, развивая выношенные еще на Севере идеи о связи земных геологических процессов с космосом. Кроме того, он консультирует некоторые работы Министерства геологии и даже ездит в отдаленные края, чтобы решить судьбу какого-либо нового и сложного месторождения золота.

Отзывчивый на просьбы, он с удовольствием выступает с докладами перед студентами, пропагандирует свои космогеологические идеи перед научными аудиториями и ведет активную работу в партийной организации.

Однако у людей такого склада одна какая-либо сфера деятельности не может заполнить все их существование. Их интересы слишком емки, а главное, многогранны. Когда-то на Колыме, руководя колоссально развернувшимися работами Геологоразведочного управления, Цареградский искал отдыха от бесчисленных служебных забот в искусстве. Теперь у бывшего северянина появилась еще одна любовь — садоводство.

На живопись, которой он когда-то так увлекался, с успехом выставляя свои картины на областных выставках в Магадане, у него уже не остается сил и времени. Стихов он также больше не пишет. По-видимому, резко усилившийся гипертонический шум в ушах заглушает в нем музыку души — поэзию. Но зато сад — его новая привязанность. То, о чем когда-то мечталось на холодном Севере, расцвело теперь яблонями, кустами подвенечного жасмина, многоцветными пионами и великолепными букетами ухоженных роз.

На старости лет он не поленился окончить курсы садоводства и с тех пор неутомимо ищет и испытывает все новые сорта малины, яблонь, слив и вишен, выращивая невиданные под Москвой урожаи. Однако семья у Цареградских небольшая: он да жена, и им, разумеется, вовсе не нужно столько фруктов. Но ведь дело не в грудах душистых яблок, а в той гордости, которую испытывает творец!