Жюль Верн - Дунайский лоцман
— Там?
— Вовсе нет.
— Ну, тогда там? — Драгош указал вверх.
— Да,— пробормотал Титча.
Сыщик почти поволок любителя ракии и можжевеловой. Тот шатался и позволял вести себя, бормоча несвязные слова; после пяти минут ходьбы он внезапно остановился, силясь вернуть устойчивость.
— Что же толковал Стрига,— запинаясь, сказал он,— будто Ладко умер?
— Ну?
— Он не умер, потому что у него кто-то есть.
И Титча указал на лучи, пробивавшиеся невдалеке сквозь ставни и падавшие на дорогу. Драгош поспешил к окну. Через щели он и Титча заглянули в дом.
Они увидели не очень большую комнату, довольно хорошо обставленную. Беспорядок и слой пыли, покрывавший мебель, показывали, что эта комната, давно покинутая, послужила местом жестокой борьбы. В центре стоял большой стол, на который облокотился глубоко задумавшийся человек. Пальцы, судорожно вцепившиеся во всклокоченные волосы, красноречиво показывали смятение чувств.
Карл Драгош, конечно, сразу узнал товарища по путешествию. Но не один он узнал его.
— Это он,— бормотал Титча, делая энергичные усилия побороть опьянение.
— Он?
— Ладко!
Титча провел рукой по лицу и, казалось, немного пришел в себя.
— Он не умер, каналья…— сказал он сквозь зубы.— Но это еще лучше… Турки заплатят за его шкуру дороже, чем она стоит… Стрига будет доволен… Не двигайся отсюда, товарищ,— сказал он, обращаясь к Карлу Драгошу.— Вдруг он пойдет, хватай его!… Зови на помощь, если понадобится… А я побегу за полицией…
Не дожидаясь ответа, Титча убежал. Он почти не шатался… От волнения к нему вернулось равновесие.
Оставшись один, сыщик вошел в дом.
Сергей Ладко не пошевельнулся. Карл Драгош положил ему руку на плечо.
Хозяин дома поднял голову. Но мысли его были далеко, и блуждающий взгляд показал, что он не узнал своего пассажира. Тот произнес одно лишь слово:
— Натча!…
Сергей Ладко вскочил. Его глаза заблестели, встретившись с глазами Карла Драгоша.
— Идите за мной,— сказал сыщик,— и поспешим!
Глава XVII
ВПЛАВЬ
Баржа, казалось, летела по воде. Опьяненный гневом, возбужденный, Сергей Ладко более яростно, чем когда-либо, налегал на весло. Поборов законы природы силой страсти, он каждую ночь позволял себе лишь совсем немного покоя. Он падал, погружался в свинцовый сон, пробуждался внезапно, часа через два, точно от удара колокола, и принимался за свой невероятный труд.
Свидетель этой остервенелой погони, Карл Драгош удивлялся, что человеческий организм одарен такой выносливостью.
Чтобы не отвлекать несчастного лоцмана, сыщик не нарушал молчания. Все, что следовало, было сказано при отплытии из Рущука. Как только лодка двинулась по течению, Карл Драгош объяснил все, что полагал необходимым. Прежде всего он открыл свое истинное положение. Потом в немногих словах объяснил, что отправился в путешествие для преследования дунайской банды, чьим атаманом народная молва объявила некоего Ладко из Рущука.
Лоцман выслушал рассеянно, нетерпеливо. Что ему до этого? У него одна мысль, одна цель, одна надежда: Натча!
Его внимание пробудилось лишь с того момента, когда Карл Драгош заговорил о молодой женщине, поведал, как он узнал от Титчи, что Натча спускается по реке пленницей на борту шаланды, где командует атаман шайки, подлинное имя его не Ладко, а Стрига.
При этом имени Сергей буквально взревел от ярости; рука еще сильнее сжала весло.
Он больше не расспрашивал. С тех пор он спешил почти вообще без отдыха, с наморщенными бровями, с безумными глазами, и вся душа его стремилась вперед, к цели. Он питал в сердце полную уверенность, что достигнет этой цели. Почему? Он не мог бы этого сказать. Он был уверен, и все тут. Шаланду, где Натча — пленница, он узнает с первого взгляда, даже среди тысячи других. Как? Он и этого не сумел бы объяснить. Но он ее найдет. Об этом не могло быть и спора. Теперь он понял, почему ему казалось, будто знает тюремщика, приносившего еду во время первого заточения там, на шаланде, и почему доносившиеся до него голоса будили смутный отзвук в его душе. Тюремщик был Титча. Голоса были голосами Стриги и Натчи. И больше того, крик, долетевший до него в ночи, оказался криком Натчи, бесполезно призывавшей на помощь. Почему он тогда не остановился?… Скольких сожалений, скольких упреков совести избежал бы он!…
После бегства он едва взглянул в темноте на сумрачную тушу плавучей тюрьмы, где он оставлял, сам того не зная, милую его сердцу. Ничего! Все придет в свое время! Невозможно миновать судно Стриги: властно заговорил таинственный голос из глубины его существа.
Расчеты Сергея Ладко были не столь самонадеянными, как можно подумать. Возможность ошибки сильно упала с уменьшением количества шаланд на Дунае. После Орсовы их число не переставало убывать, сделалось совсем незначительным ниже Рущука, и последние остались позади в Силистре. Ниже этого города, который баржа миновала через сутки, на реке осталось только два парусника, Дунаем завладели почти исключительно паровые суда.
Возле Рущука Дунай огромен. По левому берегу он разливается нескончаемыми болотами, и ширина русла достигает восьми километров. Ниже он становится еще обширнее, и между Силистрой и Браилой он доходит в иных местах до двадцати километров. Такое водное пространство — настоящее море, на нем хватает и бурь, и огромных пенистых волн; понятно, что плоскодонные шаланды, не приспособленные к морскому плаванию, избегают там появляться.
К счастью Сергея Ладко, погода выдалась хорошая. Такое маленькое суденышко со столь не морскими формами сильный ветер непременно принудил бы искать убежище в береговых заливах.
Карла Драгоша, от чистого сердца принявшего участие в заботах товарища, но имевшего и другую, свою цель, очень смущала пустынность обширного угрюмого пространства. Не дал ли Титча ложные указания? Исчезновение с Дуная шаланд заставляло Драгоша опасаться, не последовал ли Стрига их примеру? Наконец Драгош поделился беспокойством с Ладко.
— Может ли шаланда спуститься к морю? — спросил он.
— Да,— отвечал лоцман.— Это случается, хотя и редко.
— Вы и сами их водили?
— Иногда.
— Как они разгружаются?
— Заходят в укрытые бухты гирл[46] или передают груз на пароходы.
— Гирла, говорите вы. Ведь их на Дунае несколько?
— Главных два,— ответил Сергей Ладко.— Северное, у Килии; южное, у Сулины[47]. Это более значительное.
— Мы из-за этого не пойдем по ложному пути? — спросил Карл Драгош.
