Жюль Верн - Дунайский лоцман

— Итак, мы говорили,— вяло бормотал Титча,— что это условлено с атаманом?

— Условлено,— подтвердил Драгош.

— Он хорошо сделал… атаман,— заявил Титча, который в опьянении начал разговаривать с собеседником на ты.— У тебя вид настоящего парня, товарищ.

— Ты смело можешь это утверждать,— в тон ему ответил Драгош.

— Тогда, вот!… Ты его не увидишь… атамана…

— Почему?

Прежде чем ответить, Титча наполнил стакан ракией и выпил двумя глотками. Потом хрипло сказал:

— Атаман… отправился.

— Его нет в Рущуке? — настойчиво спросил сильно разочарованный Драгош.

— Нет больше.

— Значит, он здесь был?

— Четыре дня назад.

— А теперь?

— Отправился к морю на шаланде.

— Когда он должен вернуться?

— Недели через две.

— Две недели отсрочки! Эх, вот мое счастье! — вскричал Драгош.

— Ты, верно, очень раззадорился войти в компанию? — с грубым смехом спросил Титча.

— Черт! — ответил Драгош.— Я — крестьянин, а дельце в Гроне принесло мне за одну ночь больше, чем за целый год копания в земле.

— Это тебя и разлакомило! — решил Титча с раскатистым хохотом.

Драгош сделал вид, будто только заметил, что стакан его собутыльника пуст, и поспешил его наполнить.

— Ты совсем не пьешь, товарищ! — вскричал он.— За твое здоровье!

— За твое! — повторил Титча, опоражнивая стакан уже одним махом.

Сведения, полученные полицейским, оказались обильны. Он узнал, сколько сообщников в дунайской шайке: восемь, по словам Титчи; имена трех из них и даже четырех, считая атамана; назначение шаланды; море, где, без сомнения, судно заберет добычу; базу для операций: Рущук. Когда Ладко вернется сюда через две недели, все будет готово, чтобы арестовать его немедленно, если не удастся схватить бандитов в устье Дуная.

Но все-таки немало еще оставалось неразрешенных вопросов. Карл Драгош подумал, что, может быть, ему удастся прояснить, по крайней мере, хоть один, пользуясь опьянением собеседника.

— Почему же,— спросил он равнодушно после некоторого молчания,— ты не хотел, чтобы я произносил имя Ладко?

Совершенно пьяный, Титча бросил мутный взгляд на компаньона, потом, в приливе внезапной нежности, протянул ему руку:

— Я все тебе скажу, ведь ты друг! — пробормотал он.

— Да!

— Брат!

— Да!

— Молодец, боевой парень!

— Да!

Титча взглянул на бутылки.

— По стаканчику можжевеловки? — предложил он.

— Кончилась,— ответил Драгош.

Опасаясь, что новый знакомый упадет мертвецки пьяным, сыщик старался выплескивать на пол добрую часть содержимого бутылок. Потому выпитое количество не устраивало Титчу, узнав, что можжевеловой уже нет, он скорчил кислую гримасу.

— Тогда ракии! — умолял он.

— Вот,— согласился Карл Драгош и придвинул бутылку, в которой оставалось немного жидкости.— Но осторожно, товарищ! Мы не должны опьянеть.

— Я?! — запротестовал Титча, завладев бутылкой.— Я знаю, что могу и чего не могу!

— Мы говорили, что Ладко…— напомнил Драгош, осторожно направляя извилистый путь разговора к цели.

— Ладко? — повторил Титча, забыв, о чем шла речь.

— Да… Почему нельзя его называть?

Титча пьяно рассмеялся.

— Это тебя интересует, сынок! Это значит, что здесь Ладко именуется Стрига, вот и все.

— Стрига? — повторил Драгош, ничего не понимая.— Почему Стрига?

— Потому что так зовется это дитятко… Ну, вот ты, тебя зовут… В самом деле, как тебя зовут?

— Рейнольд.

— Ага… Рейнольд… Ну, хорошо! Тебя зовут Рейнольд… Его зовут Стрига… Это ясно.

— Однако в Гроне…— настаивал Драгош.

— Хо! — перебил Титча.— В Гроне это был Ладко… Но в Рущуке это Стрига!

Он подмигнул с хитрым видом.

— Да уж так, ты понимаешь, не пойман — не вор!

Что преступник принимает вымышленное имя, которым прикрывает свои злодеяния, это не может удивить полицейского, но почему именно фамилия Ладко, фамилия, написанная на портрете, найденном в барже?

— Однако существует и настоящий Ладко! — нетерпеливо промолвил Драгош, выразив, таким образом, свое предположение.

— Черт возьми! — сказал Титча.— Это-то и есть самое смешное.

— Но кто же тогда этот Ладко?

— Каналья! — энергично заявил Титча.

— Что он тебе сделал?

— Мне?… Ничего… Стриге…

— А что он сделал Стриге?

— Отнял у него женщину… Прекрасную Натчу.

Натча! Имя, написанное на портрете! Драгош, уверенный, что он на хорошем следу, жадно слушал Титчу, а тот продолжал, не дожидаясь, чтобы его просили:

— Потом, они совсем не друзья, понимаешь! Вот почему Стрига взял его имя. Он хитрец, Стрига!

— Я все-таки не понимаю,— упорствовал Драгош,— почему нельзя называть имя Ладко.

— Потому что это опасно,— объяснил Титча.— В Гроне… и в других местах, ты знаешь, что оно означает… А здесь Ладко — имя лоцмана, который восстал против правительства… он устраивает заговоры, бездельник… А улицы в Рущуке полны турок!

— Что с ним случилось? — спросил Драгош.

Титча жестом показал незнание.

— Он исчез. Стрига думает, что умер.

— Умер!

— И вероятно, это правда, потому что женщина — у Стриги.

— Какая женщина?

— Ну! Прекрасная Натча… Сначала имя, потом жена… Она недовольна, голубка… Но Стрига держит ее на борту шаланды…

Все стало ясно Драгошу. Он проводил долгие дни на барже не в обществе заурядного преступника, но с изгнанником-патриотом. Какова же в этот момент скорбь Ладко, когда, явившись к себе после стольких усилий, нашел опустевший дом?… Нужно спешить к нему на помощь… А дунайскую банду Драгош, отныне хорошо осведомленный, без труда найдет и уничтожит.

— Жарко,— вздохнул он, притворяясь опьяневшим.

— Очень жарко,— согласился Титча.

— Все ракия…— пробормотал Драгош.

Титча ударил кулаком по столу.

— У тебя слабая голова, малыш! — насмешливо сказал он.— Я… Ты видишь… Готов начать снова…

— Не могу состязаться с тобой…

— Воробышек…— издевался Титча.— Ладно, идем, раз уж тебе так хочется.

Расплатившись с хозяином, собутыльники очутились на площади. Перемена оказалась неблагоприятной для Титчи. На свежем воздухе его заметно развезло. Драгош боялся, что перепоил его.

— Скажи,— спросил он, указывая вниз,— этот Ладко…

— Какой Ладко?

— Лоцман. Там он живет?

— Нет.

Карл Драгош повернулся в сторону города.

— Там?

— Вовсе нет.

— Ну, тогда там? — Драгош указал вверх.

— Да,— пробормотал Титча.

Сыщик почти поволок любителя ракии и можжевеловой. Тот шатался и позволял вести себя, бормоча несвязные слова; после пяти минут ходьбы он внезапно остановился, силясь вернуть устойчивость.