Луи Буссенар - Охотники за каучуком
Охватившее их вскоре глухое недовольство очень быстро сменилось горьким разочарованием. Грубо раскрашенные сундуки с одеждой свергнутого вождя уже были перевернуты вверх дном — повсюду валялись его пожитки. Та же участь постигла плетенки и корзинки с зерном, фруктами и овощами. Огромные ноздреватые глиняные кувшины и горшки оказались все перебиты. Даже земляной пол перекопан мотыгой — все обследовано, дюйм за дюймом. Никакого золота! Нигде ни крупинки…
На что тогда тростниковая водка — она теперь и в глотку не полезет!
Нет золота!.. А золото — это та же завтрашняя водка, это легкая жизнь, беззаботное будущее.
Горе нечестивцу! Надо же так упрятать бессчетные сокровища, что и следа их не видно!
Прервав грабеж, бандиты кинулись к Диого, единственному из всех, кто сохранял хладнокровие. Пот лил с головорезов ручьями, они прямо-таки дымились от ярости и неутоленной алчности.
— Вождь!.. Вождь!.. Нас обокрали!
— Кто? Кто, друзья мои, осмелился отнять у вас что бы то ни было?
— Он!.. Это он!.. — Два десятка негодяев просто задыхались от злобы, указывая на связанного мулата.
— Он украл золото!..
— Слышишь, вождь, он спрятал сокровища…
— Бей вора!
— Смерть ему!.. Смерть!..
— Так я и думал, — ответил с чувством превосходства Диого. — Вспомните мои слова: «Пусть пока поживет». От мертвеца словечка не добьешься. А живой — он все выложит!
— А если не захочет?
— Ничего, захочет!
— Когда?
— Прямо сейчас.
— Дай-то Бог!
— Разве я не вождь? Разве не мне надлежит принимать за вас решения и действовать в ваших интересах?
— Ты вождь, Диого, вождь!.. Да здравствует Диого!
— Успокойтесь же, друзья мои. Принесите-ка связку-другую сухих стеблей маиса да сложите их в центре площади. И перец тащите, весь, какой найдется. Ну, поторапливайтесь!
Властный тон негра действовал гипнотически — распоряжения его выполнялись точно, без лишних вопросов и бестолковых замечаний.
Вождь, как и обещал, принимал решения за своих подчиненных.
Со всех сторон тащили они стебли маиса и корзинки, полные маленьких, размером в два-три сантиметра, ярко-красных ягод. Назывались они «бешеный перец», и, нужно сказать, вполне заслуженно.
— Достаточно, друзья мои. — Голос Диого звучал отрывисто, но по-прежнему мелодично. — Сейчас я покажу, что не боюсь работы!
С этими словами он проворно сложил костер, дал знак доверенному поджигать. Затем схватил раненого под мышки и толкнул его ногами вперед к загудевшему, затрепетавшему пламени.
Огонь лизнул ступни несчастного, тот хрипло вскрикнул и сжался так, что едва не треснули кости.
— Ну-ну, приятель, будь умником, — обратился к нему Диого. — До сих пор я тебя ни о чем не спрашивал, знал, что ты покапризничаешь для начала. Но теперь, ты видишь, я шутить не намерен, для тебя лучше самому во всем признаться. Сейчас ты скажешь, где твое золото, так ведь?
— Нет, — чуть слышно прохрипел мулат.
— Будешь упрямиться? Зачем? Ты же все равно умрешь. Постарайся, по крайней мере, умереть достойно и облегчить свои страдания. Давай говори. Тебе уже ничего не понадобится, так что рассказывай, где золото.
— Нет!
— Ладно, слушай, я подарю тебе жизнь и посажу на корабль, идущий в Белем.
— Врешь, черномазый!
— Угадал, дружочек. Да, я соврал… Однако напрасно ты меня оскорбил — ты целиком в моей власти и сейчас узнаешь, как может негр отомстить за себя.
Ноги раненого, на время коротких переговоров слегка отодвинутые от пламени, снова сунули в костер. Кожа на них покраснела, вздулась и треснула.
Воздух наполнился тошнотворным запахом горелого мяса.
Несчастный мученик изо всей силы сжал зубы, глаза его налились кровью, на лбу веревками выступили вены, лицо позеленело.
— Где сокровища? — завопил Диого задрожавшим от ярости голосом.
Ответа не было.
— Ах, ты упорствуешь! Поглядим, кто первым сдастся.
Новоявленный вождь снова оттащил мулата от костра, схватил его за ноги, сорвал с них обгоревшую кожу и оголил мышцы до самой подошвы.
— Перец давайте, — скомандовал бандит. И добавил, протягивая горсть ягод сообщнику: — Поруби-ка это мачете.
Несколько быстрых движений, и ягоды в тыквенной плошке превратились в красную кашицу.
И вот уже Диого наложил на живые раны это невероятно едкое месиво. Каждое прикосновение вырывало из горла мулата душераздирающий стон.
— Знаю-знаю, дружочек. Это погорячее, чем сам огонь, будет, — похохатывал палач. — Пламя — что? Его быстро перестаешь ощущать — тело поджаривается, и бифштекс уже ничего не чувствует. А перчик, наоборот, обостряет муку. Ну что, будешь говорить?
— Нет!.. Нет!.. Нет!..
— Тысяча чертей! На ладан уж дышит, а все кочевряжится.
— Я сказал, нет!
— Ах, так! Не думай, что представлению конец. Я тебе еще кое-что хорошенькое приготовил!
Между тем перец разъедал и разъедал плоть, усиливая муки страдальца, и без того невыносимые. Вопли, вырывавшиеся из его гортани, уже не походили на человеческий крик. Этот сдавленный голос, сиплый, надтреснутый, прерываемый какими-то судорожными всхрапываниями, скорее напоминал предсмертный хрип.
Видимо, несчастный уже был не в состоянии произнести что-либо членораздельно.
Обезумевшие от вина и алчности чудовища в человеческом облике, сгрудившиеся вокруг него, не испытывали и капли жалости при виде таких жестоких страданий. У них на уме было другое — какие бы еще придумать пытки, чтоб сломить бессмысленное упорство мулата?
Но придумать ничего не удавалось — похоже, му́ку страшнее трудно изобрести. Убийцы зароптали.
Однако Диого — вот уж поистине исчадие ада! — внезапно снова разразился резким хохотом.
— Ну что, продолжим наш спектакль? Эта тварь живуча как кошка… Попробуем новую штуку!
Он взял свою саблю и подошел к истекающему потом и кровью мулату. Лицо бедняги исказила судорога, глаза были прикрыты. Негр схватил двумя пальцами веко страдальца, оттянул его и отсек коротким ударом.
Обнажилось глазное яблоко, круглое, бесформенное, темное, все в кровавых прожилках; оно дергалось под жестокими лучами знойного солнца.
— Ну, что! Такого ты не ждал, скотина?.. Теперь другой глазок, уж будем последовательны, да и симметрию надо соблюдать. Хоп!.. Готово. Теперь будешь говорить? Где сокровища?.. Говори!.. Где золото?..
Но тут несчастная жертва в неудержимом, каком-то почти потустороннем, порыве приподнялась, разрывая путы на руках. Человек, ослепленный обжигающим его беззащитные глаза светилом, словно на мгновение пришел в себя, прежде чем умереть.
