Барбара Сэвидж - Мили ниоткуда (Кругосветное путешествие на велосипеде)
Понятно, Лоренцо только того и ждал. Широкая беззубая улыбка пересекла исчерченное морщинами лицо старика. Он поправил берет, подался вперёд, к самому лицу Ларри, желая получше рассмотреть своего собеседника. Зрение Лоренцо было уже не то, что в двадцатые, во времена его молодости.
— Сколько бы вы мне дали? — интригующе спросил он.
— Лет шестьдесят,— ответила я. Солгала, зная, что он растает.
— Восемьдесят один,— провозгласил старичок с видом триумфатора.
— Шутите. Вы выглядите значительно моложе! — присвистнул Ларри.
Лоренцо откинулся на спинку скамьи и улыбнулся. Он опять поправил берет, потом вплотную придвинулся к Ларри и продолжал. Он говорил на смеси кастильского наречья с каталонским, но мы умудрялись улавливать большую часть того, что он говорил.
— В молодости я был цирюльником. Очень, очень давно. В те времена работать цирюльником было ужасно, понятное дело — из-за вшей. Как я их ненавидел,— бормотал он, тряся головой от отвращения.— В бороде, в волосах — у каждого. Тридцать сантимов, вот сколько получал я в месяц с каждого оболтуса, наводя глянец на его личико дважды в неделю. Что в наше время тридцать сантимов — тьфу, просто «пшик». В песете сотня сантимов, а что на неё теперь купишь, кроме разве что крошечного леденца.
Я в поте лица трудился, чтобы жить по-человечески. Когда я был моложе, люди трудились не покладая рук, но редко кто выбивался из бедности. В мои годы побаловать себя чашечкой кофе в баре значило шикануть. Теперь — другие времена. Люди уже забыли, что значит тяжкий труд и настоящая бедность. Работают меньше, гребут больше, не откладывая «на чёрный день». Сегодня вы сперва закажете лёгкую закуску, затем — бренди, а уж после, конечно, кофе. Народ нынче хилый пошёл. Да ведь если бы им пришлось вкалывать, да ещё почти задарма, как это было заведено раньше, все они быстренько сошли бы с круга и пустили себе пулю в лоб.
Здесь Лоренцо прервался ровно настолько, чтобы передвинуться из тени, наползшей на его край скамейки.
— Когда я был молод, Кадагес был гораздо меньше, чем теперь. Но здесь по-прежнему живёт много старинных фамилий. Мои дети здесь живут. Теперь, когда умерла моя жена, они заботятся обо мне. Живу у одной из дочерей, с её семейством, она готовит для меня.— При этих словах Лоренцо беспокойно заёрзал и снова умолк, на сей раз чтобы взглянуть на часы.— Два часа, самое время обедать. Меня ждёт сытный обед: салат, чечевичная похлёбка, рыба, хлеб и вино, а после — сиеста. Я уже старик, и дети ухаживают за мной. Так от века заведено. Дети заботятся о родителях. Так и должно быть. Я заботился о них, теперь они пекутся обо мне... Что ж, мне пора. Дочка не любит, когда я опаздываю, да и обед остывает. Запомните, что я вам сказал об этой маленькой уютной площади. Наведайтесь сюда после пяти. Это единственное местечко в Кадагесе, которое ловит последнее солнце.
Через несколько дней на Кадагес обрушилась буря. Тучи наползли на коньки крыш, температура резко скакнула вниз, с гор налетел яростный колючий ветер. Он бушевал так сильно, что поднял шторм, со всей силы обрушивая валы на берег. Едва мы собрались на привычную утреннюю пробежку, как поняли, что дело безнадёжно. Бесполезно было тягаться с ветром, а воздух стал так холоден, что при дыхании обжигал грудь. Городок словно вымер. Какие-то две хозяйки отважились выйти из дома купить свежего утреннего хлеба, но резкий порыв ветра захлестнул и разметал их по дороге, словно лёгкие снопы соломы. Мы повернули назад в пансион. Когда мы пересекали патио, из-за двери высунулась сеньора Надаль и прокричала:
— Это — трамонтана[*]. Страшный ветер. Сидите дома. Никто не выходит на улицу, когда дует трамонтана, разве только в лавку.
На одном дыханье взлетев вверх по лестнице, мы провели остаток дня, ёжась у обогревателя. Ближе к вечеру пропало электричество. Поскольку читать без света было уже слишком темно, мы натянули куртки и митенки и спустились вниз.
Стоило мне только выглянуть во дворик, как трамонтана, обдав холодом, залепил лицо снежными хлопьями. И снова с противоположной стороны патио нас окликнула сеньора Надаль. Они вдвоём с подругой сидели, нахохлившись, возле обогревателя, вышивая при свете керосиновой лампы. Мы с Ларри опустились на свободные стулья рядом с ними.
— Ветер оборвал провода,— сообщили почтенные дамы.— Придётся ждать, пока починят. А как вам снежок? Говорят, горы покрыты настоящим снеговым одеялом.
Информация в Кадагесе распространялась по каким-то неведомым каналам. И сеньора Надаль, и её подруга целый день не выходили из комнаты, что, впрочем, не мешало им знать всё о повреждениях на линии и о небывалом снегопаде в горах.
— И что, часто здесь идёт снег? — поинтересовался Ларри.
— О, бывают такие вьюги. Но лишь однажды на моей памяти снег лежал на земле достаточно долго,— ответила сеньора Надаль.— Мы помним мороз пятьдесят шестого, который уничтожил оливковые рощи, а потом в шестьдесят втором «Pito Helado».
— «Пито эладо»? — удивлённо пробормотала я.— Почему — «замёрзший Пито»?
Обе сеньоры перемигнулись и рассмеялись.
— Пито — это один кадагесский старик. Очень старенький он был и дряхлый. Когда же в тот февральский вечер шестьдесят второго повалил снег, старина Пито вышел на балкон полюбоваться снегопадом. Сел поглазеть, да так и остался сидеть. В самом деле, он был так поглощён зрелищем, что позабыл обо всём на свете. Ну, в ту ночь снега выпало больше метра, а наутро соседи обнаружили Пито всё так же сидящим на своём балконе. Он так и замёрз до смерти, глядя на снег, вот почему буран шестьдесят второго с тех пор и прозвали «замёрзший Пито». Вот это буран так буран, надо было только видеть.
— Да, Пито, наверное, тоже так думал,— заметил Ларри, а дамы захихикали, соглашаясь.
— И всё же он ушёл легко,— кивнула сеньора Надаль.— Пришла его пора, и он напоследок налюбовался снегом.
Когда беседа подошла к концу, распрощавшись с сеньорами, Ларри предположил завалиться к Чико, к «эст»-художнику. Чико вырос на Гавайях и работал там инженером-строителем, пока несколько лет назад не бросил работу, посвятив всё своё время живописи. Каменистые безлюдные тропинки, бежавшие от нашего пансиона к апартаментам Чико, были темны и скользки, и нам стоило немалых усилий устоять на ногах под ударами ветра. Когда мы явились, Чико как раз направлялся в «Маритимо». Ему «не писалось», и он решил утопить горе в вине; и вот мы втроём заковыляли к пляжу.
С первого взгляда стало ясно: «Маритимо» — то самое место, куда следует идти при трамонтане. Большинство обитателей Кадагеса, иностранцев и рыбаков, облепили столики, все уже успели потребить изрядную дозу спиртного. Чико сразу заказал себе бутылочку кроваво-красного вина тореро — «Сангре де Торос», или «Бычьей крови»,— и, сразу «взяв быка за рога», пустился навёрстывать упущенное.
