Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)
Откуда-то со стороны неслась быстрая лёгкая упряжка. Она будто летела по солнечному половодью. На небольшом расстоянии от нее вторая, такая же резвая, летучая.
— Кто такие?! — издали крикнул каюр, соскочив с нарт.
— Подойди! — скрывая волнение, отозвался Волков. — Иди, иди!..
— Не шалить! — предупредил каюр, несмело приближаясь. — У меня наган!..
— У нас, кроме шкурок, ничего нет! — успокоил его Волков.
— Не слепой! Вижу!.. Кто вы? — повторил он тот же вопрос, обращаясь уже к Шошину, видимо, приняв его за старшего. — На погибель идёте? Случайно след заметил!
— Кто будете? — тихо, но внушительно спросил Шошин.
— Из штаба полковника Бочкарёва хорунжий Григорий Бондарев, — представился тот, теребя ременные стяжки портупеи на добротном дублёном полушубке. — Извольте удостоверить личности!
— Уполномоченный?
— Стало быть!.. — И посочувствовал: — Ненадолго бы вас хватило. Вы ж в Бесову пасть угодили. Его благодарите. — Он указал на каюра со второй упряжки.
— Вот… — Шошин протянул мандаты.
— Где родился? Где крестился? — осмелел Бондарев.
…От Шошина не ускользнула напускная важность полуграмотного хорунжего.
— Родом, спрашиваешь, откуда?
— Ну да!.. — обрадовался Григорий, возвращая облегчённо бумаги. — В порядке!
— В Юрасовке родился в тысяча восемьсот девяностом году, деревня есть такая в Воронежской губернии.
— Батюшки! — всплеснул тот руками. — Земляк!.. Подколодновский я, донской!.. По стакану бы щас! Мы ж одногодки! Да как вы в такое дохлое место попали-то? Тут враз сгинешь.
— Оленей зачем испортил? — с упреком сказал Ефим. — Красоту природную.
— Эта красота, — безобидно ухмыльнулся Гришка, — сначала ослепляет, а потом в гроб загоняет. Понял? Жрать-то чего будешь? Ты ж на ногах еле держишься, а тебе до тёплого угла добраться хочется. Цингушника за собой тащите.
— А зачем двух оленей уложил? — не успокаивался Волков.
— Чудак… Тебя как зовут-то?
— Мандат уяснил? — отрезал Волков.
— Бумага и есть бумага, — недовольно огрызнулся Бондарев. — На ней человека-то не видно!
— Крещёный Ефим Волков, а это Гавриил Кузьмич Шошин… Запомнил?
— Я памятливый… — Григорий посуровел. — Оленей ободрать надо, — уставился на Волкова изучающе. — Тёлку построгаем, а быка собаки сожрут. Дорога долгая. Время неспокойное. Большевики мутят. Вы вот торговые люди… — И перевёл разговор: — Кругом дикари. Вон сидит, табак переводит, одноглазый истукан. Увязался.
— Кто он? — спросил Шошин.
— Нелька, бочкарёвский! Водку хлещет да на псах носится, как питерский лихач. Меня с ним, — он кивнул на каюра, — смешно, — Бондарев неискренне усмехнулся, — на поиски комиссаров бросили. Во?!
— Ну и как? — выдавил Шошин.
— Сейчас…
Гришка подошёл к Нелькуту. Отдал какие-то указания. И тот нехотя побрёл разделывать оленей.
Хорунжий откровенно глянул Шошину в лицо и сказал с чуть заметной дрожью в голосе:
— Знаешь, Гавриил Кузьмич, твоя фамилия известна всему побережью, от Анадыря до этого вот места. Ты мне не враг. Я тебя не знаю. — Он поднял руку, давая понять Шошину, чтобы тот не перебивал его. — Округа вся обложена. Вам не уйти. Чукча доведёт до Нижних Крестов. В Нижнеколымск хода нет. Мотька Аболкин — местный обормот, горлохват, а вот Седалищев гад из гадов.
— Не тот ли, что в якутской тюрьме служил? — спросил Волков.
— Он. Чин имеет. Следствием в штабе ведает: кого расстрелять, кого пристрелить. Своих же офицеров нарубал… — Бондарев помолчал, хотел сказать ещё что-то, но передумал: — Ладно, бывайте, люди торговые!..
Козырнул, неопределённо махнул рукой и подался к упряжке. Сипловато гикнул, плюхаясь в нарты, и собаки подхватили. Упряжка на глазах растаяла в снежной россыпи и утонула в волнах тундрового раздолья…
— Землячок — насупился Волков. — Пойду пособлю чукче…
* * *Иннокентий Батюшкин неторопливо шёл по укатанной нартами улочке нижнекрестовского поселения. Ни собачьего бреха, ни голосов… посеревший вокруг халуп снег да поскрипывание полозьев нарт тащившейся позади Данилкиной упряжки.
У дома Софрона Захарова Данилка остановил упряжку и стал заниматься с собаками. Иннокентий Иванович постоял немного перед софроновским жильём, помялся перед перекосившейся дверью и вошёл в сенцы.
Софрон сидел за столом перед закопчённым, скупо парящим чайником, с кружкой в руке. Глянул на вошедшего и кивнул седеющей головой, приглашая к столу. Батюшкин снял малахай, рукавицы, стряхнул кухлянку и сел.
Тихо спросил:
— Живём?
— Живы… — отозвался Софрон.
— Седаль где?
— Рыщет. — Софрон гулко отхлебнул из кружки. — В Чабаково ходил поранку, теперь на Пантелеиху подался.
— Чего там?
— Грызня.
Вошёл Данилка. Плотно притворил за собой дверь и, широко улыбаясь, посмотрел на Софрона — старого приятеля деда. Софрон указал на место рядом и поставил перед ним кружку с крепким чаем.
— Погрейся… Где пропадал?
— В кекурье…
— Люди где? — спросил Софрона Иннокентий.
— По халупам.
— Чего?
— Казаки лаются.
— Чего так?
— Вчера Мотьку Аболкина повесили.
— Кто?
— Свои же, Соловьёв продал его Бочкарёву.
— Иуда этот Митька Соловьёв.
— Деньгу ноздрёй чует… Аболкин власть хотел хватануть, а она налимной оказалась. Замышлял Бочкарёва и Седаля в пушкарёвскую полынью спустить. Да…
— Волк с зайцем не обедают…
— У Чёрного озера, — сказал Софрон, — видел Гришку Бондарева. Он анадырских комиссаров воротил из Бесовой пасти. Нелька их сюда приведёт. Не слуга больше Гришка есаулу. На побережье к чукчам подался. Ещё сказал, что один комиссар шибко в жару метался. Цинготный, говорит…
— Это наши люди, — с горьким сожалением уронил Батюшкин. — На Якутск шли…
О том, что ревкомовцев ведут в Нижние Кресты, жителей поселка оповестили. Ждали. Взмыленные ездовики поднимались по береговой круче. На первой упряжке Нелькут. За ним Цапандин с казаками. Завершали обычный аргиш усталые упряжки ревкомовцев. По поведению и настроенности казаков Батюшкин понял, что они встретили группу Шошина где-то у Пантелеевской косы. Сразу, как только упряжка Цапандина поравнялась, вышел навстречу. Собаки встали. Цапандин соскочил с нарт и, выхватив револьвер, бросился на Иннокентия, но суровые взгляды тундровиков и жителей поселка осекли его.
— Расходись! — прикрикнул Цапандин.
— Не лай… — осадил его Батюшкин.