Юрий Усыченко - Белые паруса. По путям кораблей
— Брось, Семихатка, ерундить. Никуда я не пойду, — упрямо сказал Костя.
Михаил не ожидал возражений, удивился. По голосу, по всему виду Кости понял, что тот решил стоять на своем. И стало ясно почему. Для него помощник бригадира остается Семихаткой, над которым можно без конца подтрунивать, глядеть свысока. И если сейчас же не поставить все на свое место, то такие отношения будут продолжаться, Костю слушаться не заставишь, не из тех он, кто охотно признает ошибки. Еще бродит старая закваска «чемпионская».
Костя истолковал молчание Михаила по-своему, как нерешительность. Повторил:
— Никуда не пойду.
— Надо — пойдешь!
— Ничего не надо, не выдумывай.
Подчиняться Семихатке не собирался. И вообще несправедливо, что приезжий, который без году неделя на заводе, командует тем, у кого отец и дед проработали тут весь век, кто сам, можно сказать, здесь вырос. Пусть Семихатка не воображает.
— Ведь ты лучше с работой справишься, чем молодой, — спокойно и рассудительно проговорил Михаил, который не терял надежды урезонить спорщика.
— Ты меня не агитируй, я сам знаю.
Терпение и благоразумие Михаила иссякли. Строго сказал:
— Если так, выполняй распоряжение. После обеда на тот объект, что нужно.
Костя распалился еще пуще:
— Распоряжение! А ты кто такой, — распоряжаться!
— Помощник бригадира, сейчас его заменяю, пора знать.
— А-а! Начальство шибко! Распоряжения отдает! — Зол был Костя на весь мир и только случая искал, чтобы на ком-то сорвать злость.
Крупнее поругаться им не пришлось. Чтобы не наговорить лишнего и не испортить отношения совсем, Михаил ушел. Дальнейших Костиных слов не слышал. Того это еще больше вывело из равновесия. Бормоча что-то себе под нос, рывком опустил щиток, принялся за дело. Как ни злился, а понимал, что перейти под палубу, хочешь — не хочешь, придется. Настроения это, конечно, не улучшало. Придумывал планы мести Семихатке, а придумать ничего не мог.
В таком состоянии заметил Нину.
Примирение их не налаживалось, продолжали друг на друга дуться. Оба готовы были к мировой и если бы сразу после ссоры объяснились, то давным-давно наступила бы в отношениях между ними ясность. Поговорить по душам не удалось, время шло, и обида девушки, раскаяние парня переросли во взаимное упрямство. Глупое чувство принялось главенствовать надо всем, диктовать условия. День сменялся днем, а Нина с Костей ждали, кто первый сделает добрый шаг.
Косте надоела такая игра, решил прекратить ее любым способом. Возбужденный недавним столкновением с Михаилом, выполнил правильное решение свое неумело. Когда девушка после гудка направилась в столовую, Костя догнал ее:
— Нина!
У нее даже сердце биться перестало — наконец-то! Правильно, что характер выдержала, — еще вчера готова была подойти сама, но не подошла — и хорошо. Не надо показывать, что она еще больше стремится к нему, чем он к ней. Успех одобрил. «Еще немного, — подумала Нина, — а потом… Ведь он хороший…»
На зов Кости не ответила, молча шла дальше.
Он крепко взял ее за локоть. Нечаянно сделал больно. Инстинктивно Нина отдернула руку.
— Ах, так! — гневно воскликнул Костя.
Нина хотела обернуться, ласково глянуть, позвать, но — поздно. Костя уже отошел, не смотрел в ее сторону. Примирение опять не получилось.
Теперь Нина винила только себя. Злая, бессовестная. Костя добрый, извиниться пришел, а она обидела его.
Расстроенная, не чувствуя ни голода, ни усталости, помня о случившейся беде, машинально стала в очередь к буфету. И вдруг увидела Костю, который разговаривал с учетчицей Лорой — той пушистой блондинкой, что была у него на новоселье, и еще неизвестно как они проводили время! — сразу подумалось Нине, — после ее, Нининого, ухода, не зря драка началась, хотя Костя не участвовал, а все-таки…
Что «все-таки» — и сама не знала!
Он заигрывал с Лорой, улыбался, шептал на ухо веселое, принимал картинные позы, а она вертелась на тонких каблучках, звонко смеялась, встряхивала золотистыми локонами.
Нина не могла оторваться от этой сцены.
— Что вам? — девушка не сразу поняла, что подошла ее очередь и к ней обращается буфетчица. — Быстрее, не задерживай.
— Мне? — недоуменно спросила Нина.
— А кому же? Давай, не задерживай, говорю!
— Мне ничего, — еле сдерживая слезы, ответила Нина. — Ничего.
И убежала, скрылась за углом цеха. Буфетчица удивленно глянула вслед:
— Сказилась девка.
Михаил, который тоже стоял в очереди, заметил неожиданное бегство Нины. Кинулся следом, догнал ее;
— Что с тобой? Больна?
— Ничего, отстань!
— Да ты скажи.
— Я же говорю — отстань!
Он обиделся.
— Твое дело, только я от души.
Не дождавшись ответа, ушел.
Во второй половине смены Михаил решил глянуть, что делается на танкере, где работал Костя. Возился на палубе молодой сварщик, Кости не было. Значит, как ни петушился, находится там, где полагается быть. Помощник бригадира облегченно вздохнул. Все обошлось благополучно, Костя взялся за ум.
Радость была напрасной. События беспокойного дня еще не кончились.
Отдохнув после работы, Михаил собрался наведаться в яхт-клуб.
Хотя из-за неурядиц между двумя членами команды «Тайфун» последнее время в море не выходил, долго продолжаться так не могло, Михаил надеялся, что все своим порядком образуется. И вообще проводить свободное время в яхт-клубе стало для него привычкой.
Беспечно посвистывая, пересекал примыкающий к яхт-клубу небольшой садик — группа старых раскидистых деревьев, узкие дорожки среди густого кустарника. Рассеянно глядя по сторонам, Михаил заметил знакомое пестрое платье. Присмотрелся — так и есть, Нина. Она сидела под тенью большого каштана, руки ее лежали на коленях. Задумчиво смотрела на море, было во всем облике ее что-то грустное, зовущее к жалости.
Михаил вспомнил сегодняшний эпизод во время обеденного перерыва, глаза девушки, полные слез. Горюет — с Костей поругалась, теперь переживает. И он, конечно, тоже. У каждого принцип свой, это так, только трудно им ведь. Особенно ей… Подойти разве — нельзя ее так оставлять. А если опять рассердится? Никогда толком девчат не поймешь!
Поколебался, постоял, все-таки решил не бросать Нину.
— Здравствуй!
Девушка молча кивнула.
Негромко спросил:
— Присесть можно?
— Садись.
Сел. С полминуты длилось неловкое молчание. — Он понимал — надо сказать что-то, а что — не знал. Забылись слова.
И произнес далеко не самое удачное из всего, что мог:
