Юрий Усыченко - Белые паруса. По путям кораблей
— Сказано — прекрати!
— Пусти! Первый он полез! Пусти, говорю!
— Ну, хватит авралить! Кому сказано!
Михаил еще раз попробовал достать кулаком Костю, стоявшего в нескольких шагах, не достал.
— Слава богу, в разум вошел, — насмешливо сказал дядя Пава. — А теперь, — строго глянул на обоих, — пожмите друг другу руки. И чтобы сердца один на другого — ни-ни. Посчитались и шабаш.
Костя и Михаил смотрели в разные стороны. Ни один не хотел первым протянуть руку. А дядя Пава не успокаивался:
— Иначе на порог яхт-клуба не пущу, здесь задирам не место.
— Свинья ты, — сказал Михаил. — Она тебя любит, а ты… драться… Жлоб пересыпский. Она мириться хочет, о том только и думает, сама сказала.
Обидная кличка не произвела на Костю впечатления, хотя он действительно родился и вырос на Пересыпи — в рабочем районе Одессы.
— Сама сказала?! Семихатка… А ты… не врешь?
— Чего врать? О тебе речь шла, я тебя выгораживал!
— Ой, Семихатка! Да ведь я! Да ведь она! — смотрел счастливыми глупыми глазами, был так искренен в радости, что гнев Михаила смягчился.
— Дурак, — почти добродушно сказал Михаил. — Я тебе по-хорошему, хочу объяснить все, а ты — в морду.
— Дурак и есть, — кротко согласился Костя. — Ты уж прости, Семихатка, а?
Шагнул вперед, протянул Михаилу руку. Тот пожал — в первую секунду вяло, нехотя, а затем искренне.
— Так лучше, — подвел итог дядя Пава. — Идите физиономии в море ополосните, а то смотреть противно… Тренировщики…
Они последовали совету и полчаса спустя сидели рядышком на причале. О недавней стычке напоминали лишь багровые синяки и пятна зеленки на лицах.
Плывущие сквозь радугу
Старт стомильной гонке дали под вечер. С полудня в яхт-клубе шел спортивный праздник.
Открыли его юноша и девушка со знаменами на аквапланах. Мгновениями аквапланы исчезали в воде, и тогда казалось, что бронзовотелые знаменосцы скользят прямо по морю. Алый шелк над их головами колыхался медленно и торжественно. Девушка откинула голову, гибкая фигура ее выгнулась, будто собираясь взлететь над волнами. Вслед за знаменосной парой промчались морские лыжники, выделывая лихие пируэты; вспенили воду скутера; по-трое в ряд проплыли рыбацкие шаланды, чуть комичные рядом со спортивными судами. Были фигурные прыжки в воду, скоростные заплывы, соревнования байдарок и каноэ. Зазвенели прочитанные по радио знакомые с детства строки:
Там о заре прихлынут волны,На брег песчаный и пустойИ тридцать витязей прекрасныхЧредой из волн выходят ясных,И с ними дядька их морской…
А из воды вышли парни в аквалангах, во главе с юной девушкой, почти девчонкой. Девчонке очень нравилась ее роль, она победоносно поглядывала вокруг и покрикивала: «Ась! Два!», «Ась! Два!», уводя своих «витязей». С трибун сыпались замечания на ее счет — одобрительные и насмешливые, а она шла во главе рослых подводных пловцов, маленькая и важная.
Под солнцем звучала многоголосая симфония веселья, здоровья, красоты. Изящество и сила, ловкость и храбрость сплетались в гармоничный венок.
Полюбоваться как следует праздником яхтсмены не смогли. Стомильная гонка, которая начиналась сегодня и была крупнейшим событием черноморского парусного сезона, требует от судов и экипажей большого напряжения. Продолжается она несколько суток, успех ее решает, вместе с искусством рулевых, умелая организация, тщательная подготовка — спохватившись в открытом море, не достанешь забытого на берегу. Задолго до праздника Костя и его матросы подняли «Тайфун» на берег, мыли, скребли, красили, убрали все лишнее с яхты и вернули ее в родную стихию только накануне гонок. Стоя у пирса, нарядный и сияющий, «Тайфун» походил на жениха в день свадьбы. Впрочем, такими же нарядными выглядели и остальные яхты.
На том предгоночные заботы не кончились. С утра Костя мотался сам и не давал покоя Михаилу и Нине, заставляя их то сбегать в магазин за продуктами, то проверить такелаж, то наполнить анкерок самой что ни есть чистой питьевой водой, то добыть парусных ниток, то выполнить еще десятки других неотложных и важных дел. И, как всегда в таких случаях, казалось, что времени до начала гонок в обрез, а еще ничего не готово, что на других судах давно отдыхают, а мы до сих пор возимся, Костя нервничал, покрикивал на матросов, те огрызались, и посторонний наблюдатель удивился бы, что такая недружная команда рискует идти в дальний рейс, да еще надеется на успех в трудных соревнованиях.
Но все шло своим чередом: продукты запасены, принесена вода, анкерок наполнен, нитки лежат в специальном рундучке среди других, как называют моряки, «дельных вещей» — вещей, нужных для дела. Костя придраться больше ни к чему не мог, на яхте воцарилось нетерпеливое ожидание.
Длилось оно недолго. По сигналам флагами и шарами яхты подошли к заветной линии, в назначенное мгновение взяли старт.
Шумный, вскипающий взрывами смеха праздник притих. Все глядели на цепочку белых парусов, которая становилась длиннее и длиннее, вытягиваясь к горизонту. Задорная музыка зазвучала тихо, меланхолично. Уходящие корабли всегда навевают грусть. Смотришь, как они растушевываются в лиловой дымке, и то ли жалеешь их, покинувших родную землю, то ли завидуешь им, летишь мыслью вслед далекой темной черточке.
Хорошая это грусть! Она рождена добрым сердцем и пожеланием счастья моряку.
С наступлением темноты ветер «сел». Ленивые порывы его подгоняли «Тайфун». Хлюпали за бортом маленькие волны. Остальные участники гонок исчезли во мраке, даже когда взошла луна, море вокруг выглядело совершенно пустым. «Сколько голов — столько умов»: каждый рулевой выбрал курс в соответствии со своими планами и расчетами, яхты разбрелись по бескрайнему простору.
Костя нес бессменную вахту у руля, Михаил — на стаксельшкотах, Нина возилась в каюте, наводя порядок.
Фонарь «летучая мышь» болтался от качки, бросая на лицо девушки теплые блики, и выражение глаз, бровей, губ ее непрерывно менялось, будто Нина разговаривала сама с собой.
Примирение с Костей состоялось на следующий день после достопамятной драки, о которой Нине с большим трудом удалось расспросить Костю, — он отмалчивался, увиливал от прямых ответов. А Михаил вообще говорить на эту тему отказался: оба парня стыдились проявленной горячности.
Костя без всякой дипломатии подошел к Нине, извинился. Она с откровенной радостью встретила его слова и все теперь пошло по-прежнему, как до размолвки. Может быть, порой думалось Нине, маленькая шероховатость осталась и надо сделать что-то решительное, чтобы загладить ее окончательно.
