Вячеслав Веселов - Дом и дорога

Мне доводилось попадать в переделки. Я отвечал за свои промахи, платил за них, страдал или просто стыдился собственной слабости или глупости. Худо ли, хорошо ли, но все в конце концов устраивалось и не оставалось не только стыда, но и тени стыда. А теперь? Неужели мне придется жить, делая вид, будто нет этих вершин, ледников, лавин? Сумасшедшая мысль!

— Давай, давай, — торопил Посохин. — Если повезет, захватим в лагере городской автобус.

Что же делать? Пройти оставшуюся часть маршрута и спуститься в долину с сознанием исполненного долга? Долга? Что за ерунда! Шагал, пока шагалось, старался не быть обузой. Потом дал слабинку, как говорит Посохин. И ничего больше. Они вот не видят, что их упорство — та же слабость. Ну да, слабость, неспособность отбросить навязанную им мораль, боязнь осуждения. Тот же в сущности страх. Их страшат укоризненные взгляды, слова... Как же! Их уличили в слабости. Это невыносимо. Она их и гонит, боязнь осуждения. Они уступают, пасуют перед ней, но не замечают этого, герои...

Довольно. Вернусь, напишу репортаж. «Горы вблизи». «Лед и пламень». «Вперед и вверх». В таком духе. Кончен бал. Что мне до туристов! Я не был одним из них. Я чувствовал себя чужим и раньше, когда шатался с геологами или ходил в рейс с рыбаками. Мои путешествия создали мне репутацию бывалого, даже отпетого человека, но я всегда помнил, что настоящее мое дело там, в четырех стенах — гранки, бумаги, книжечки, сигаретки. Мне хотелось быстрее вернуться, чтобы снова почувствовать себя на месте, ощутить себя, свою жизнь.

Я остановился, закурил, а потом с воодушевлением и надеждой сказал себе: «Все, конец!» — и стал думать, как вернусь в город, выпью пива...

День разгорался. Дымка исчезла под лучами солнца, были видны нарядные домики альплагеря.

И тут неожиданно, как привидения, перед нами возникли альпинисты. Они шли гуськом, склоняясь под ношей, сосредоточенные и молчаливые. Их вел коренастый парень в полосатой шерстяной шапочке. Он на миг поднял голову и посмотрел на нас. Его лицо не выразило ничего. Туристы, мы были ему неинтересны.

— Куда, ребята? — спросил Посохин.

Альпинисты, не останавливаясь, прошли мимо, и только парень в шерстяной шапочке повернул к нам свое мрачноватое лицо и, глядя исподлобья, коротко бросил:

— Мижирги.

1972

НОВИЧКИ В ПУСТЫНЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Друзья написали мне, что в первых числах апреля они едут на юг Таджикистана раскапывать могильники. Я должен расценивать их письмо как приглашение присоединиться к экспедиции. Сокровищ, может статься, мы и не найдем, писали они, зато пообщаемся: давно ведь не виделись.

Я ответил, что подумаю.

Не валяй дурака, написали они, ты уже зачислен в экспедицию маршрутным рабочим.

Позвонил им. Погодите, говорю, трудно сразу решиться, пустыня все-таки: жара, змеи, ядовитые пауки. Одних скорпионов пятьсот видов.

Не надейся, что все пятьсот укусят именно тебя, успокоили они. Хватит жить в каменных городах. Собирайся, здесь уже радуются новому работнику.

Я выклянчил у начальства отпуск и стал прощаться с близкими. Мне хотелось выглядеть бывалым путешественником, но неожиданно я сказал:

— Пожелайте мне избежать укусов фаланг.

— Не ходи по пустыне босиком, — сказала мать.

Одна из книг о Шлимане начинается с утверждения, что археология, эта наука лопаты, остается чаще всего уделом специалистов и немногих любителей. К ним присоединяется еще горстка людей, которые из-за дождливого воскресенья идут в музей. Сюда, продолжает автор, можно причислить и туристов, которые, путешествуя, посещают музеи или даже места, где при раскопках были найдены памятники старины.

Затрудняюсь сказать, куда следует отнести нашу маленькую компанию. Никто из нас раньше не проявлял заметного интереса к археологии, а наше знакомство с эпохой, памятники которой нам предстояло раскапывать, трудно было назвать даже шапочным. После университета, особенно в последние годы, я виделся с друзьями урывками, лишь во время коротких наездов в Ленинград. Встретиться, поговорить — еще куда ни шло, но собраться всем в пустыне — это была отчаянная идея.

Я прилетел в Душанбе днем раньше своих друзей, а следующим утром — в воздухе реял свежий ветерок, а небо было высоким и чистым — следующим утром я встречал их.

В тени аэровокзала было прохладно, даже знобило. Казалось, где-то рядом бьют ледяные ключи. Итак, я стоял в холодке, а мои друзья, щурясь от солнца, шагали вчетвером по бетонным плитам.

Впереди шел Олег. На нем была шляпа с лихо заломленными полями, клетчатая рубашка, какие носят канадские лесорубы (об этом он мне сам сказал), и вытертые до желтизны джинсы. Он шагал, ни на кого не глядя, очень прямой, очень уверенный в себе. Это был скваттер, пионер, открыватель новых земель.

Андрей был в плоской кепчонке и в той самой кожаной куртке, в какой я увидел его впервые, лет десять назад, когда мы всем курсом уезжали на картошку. И как тогда, он держал в руках авоську, и в ней, кажется, и теперь ничего не было, кроме зубной щетки, полотенца да какой-то книжки.

Борис походил на дачника — весь в белом, неторопливый, мягкий, круглый. Я еле узнал его из-за огромной, чудовищно разросшейся бороды.

Позади, сгибаясь под тяжестью рюкзака, плелся Сережа. Он тоже был при бороде, но она ни в какое сравнение не шла с Борисовыми зарослями. На голове у Сережи красовалась старомодная пикейная панама с бантиком, бабушкин, должно быть, подарок. (В холле аэровокзала раздался ропот, когда там появился Сережа. Мы зубоскалили над музейной панамой и на раскопе, пока не обнаружили, что смеяться надо Сереже. Наши курортные картузы, расписанные кораблями, пальмами и даже ретортами и вагонетками, как у Бориса (сувенир из Кохтла-Ярве) никуда не годились. Солнце сжигало открытые шеи, и нам приходилось устраивать из полотенец нечто вроде бурнусов.)

Я сделал шаг им навстречу, и они остановились. Вперед вышел Олег. Я думал, он собирается произнести маленькую речь по случаю встречи старых друзей, но он спросил:

— Где тут книжный магазин?

«Ну вот, — подумал я, — начинается».

— В городе много книжных киосков. Вы их легко найдете по вывеске. «Китобхо», но они сейчас закрыты.

— Какое здесь время? — спросил Сережа.

— Таджикское, моя радость! — Андрей похлопал Сережу по рюкзачному горбу. — Я бы на твоем месте узнал сначала, где камера хранения.

— Здравствуйте! — крикнул я.

— Здорово! — грянули они хором.