Анна Мосьпанов - Германия. Свой среди своих
Сцена, подсмотренная мной сегодня, достойна камеры Педро Альмодовара. Только великий испанец, скорее всего, создал бы на базе этого эпизода гениальный сюжет с многослойными переходами, недомолвками, с широкими мазками эмоций и горечью недосказанности. Взял бы на главную женскую роль Пенелопу Крус, которая ярко, как и всегда, сверкая бездонными черными глазами, передала бы трагедию с жесткой «социалкой» и щемящей тоской пополам с полынной горечью обычных человеческих будней. Альмодовар бы придумал, а Крус — сыграла.
А здесь — живая, непридуманная, но от того не менее шокирующая бытовая сцена из жизни сегодняшней Германии.
Если первый случай был своего рода столкновением с радикально настроенным арабом, чуть не переросшим в открытый конфликт, то в данном случае произошла ситуация… ну, если не зеркальная, то очень и очень своеобразная.
Ехала я в экспрессе. Ехать далеко. На одной из остановок вошла женщина, с ног до головы закутанная в черные одежды. Только глаза видны. Надо сказать, что для Германии эта сцена нетипична. Турчанок и марокканок в платках здесь сколько угодно. Многие из них отнюдь не так дремучи, как это принято считать.
В немецких университетах, к примеру, учится очень много девушек-мусульманок. Все они носят платки, но при этом — джинсы или брючки, или вполне себе откровенные платьица-блузочки. Женщины в платках встречаются на каждом углу. А вот так чтоб закутанные — этого нет. Очень редко увидишь такое диво дивное.
И вот вошла эта дама. В тот момент, когда проходила по вагону… как бы это сказать… воздух словно сгустился, как перед грозой, и волну напряжения можно было ощутить почти физически. Люди не то чтобы расступались, но как-то отодвигались от нее. Подсознательно, наверное. Черт его знает… Страшно, когда не видно, что там, под черным покрывалом.
Женщине, похоже, было совершенно все равно, как на нее реагируют. Она, гордо держа спину, прошла по проходу и села напротив меня. Рядом со мной расположилась молодая мама, а напротив нее — мальчик лет пяти или шести. Таким образом, наше «купе» было полностью укомплектовано.
Тихо мальчонка сидел недолго. Боязливо, как гусенок, втягивал голову в плечи, ерзал на месте, пытаясь отодвинуться подальше от странной тети. А двигаться-то особо некуда. Дальше — конец сиденья. Через короткое время ребенок не выдержал и трагическим шепотом, который услышало полвагона, пробормотал:
— Мама, я не хочу сидеть рядом с этой женщиной. Я ее совсем не вижу. Мне страшно.
Мать залилась краской, подтащила сына к себе и что-то горячо зашептала ему на ухо. Мальчик вырывался и практически кричал:
— У нее только глаза видны. Мне страшно. Страшно, мама, страшно. Пошли отсюда скорее… Мне страшно.
Народ сидел, уткнувшись носом в колени, ноутбуки, книги, бутерброды — одним словом, куда угодно… Никто не хотел реагировать. Да и непонятно, как тут среагируешь.
Женщина в черных одеждах сидела абсолютно прямо, не проявляя никаких эмоций. Да и как поймешь их, эмоции эти, если только глаза видны. Она просто смотрела прямо перед собой. А перед ней… перед ней сидела я. И взгляд ее упирался прямиком в меня.
Причем когда мы столкнулись глазами… я даже не поняла, что меня удивило. Что-то было не так. Сложно понять, что может быть так или не так, если перед тобой сидит закутанная с ног до головы фигура и открыты только глаза. А потом я поняла. Глаза — светлые. И брови (они, правда, практически не видны) — светлые! Почти белесые. Европейка?
Не может быть. Сюр. Театр абсурда.
Женщина с мальчиком между тем встали и собрались уходить. При этом мама, ни на кого не глядя, накинула на себя пиджак, подхватила сумочку и вышла в проход, таща за собой ноющего мальчика, продолжающего бормотать «тетя странная». Наконец они ушли. Видимо, в другой вагон.
В этот момент поезд остановился на очередной станции. Вошли новые люди. Пожилой немец, проходя мимо нашего сидения, собирался было присесть, но, повернув голову, видимо, передумал. Прошел дальше. Два подростка проскочили мимо. Девушка с сумочкой LV — тоже.
Бабулька с надушенной, аккуратно подсиненной головой и перстнями на скрученных артритом пальцах уже было присела, а потом вдруг подхватилась с резвостью горной косули и упорхнула по проходу вперед. Наконец рядом со мной сел мужик неопределенного возраста и вполне определенных пристрастий — красные прожилки вокруг мясистого носа еще можно было бы отнести на счет высокого давления, но вот кислый запах перегара… Одним словом, смелый мужик попался.
Место рядом с черной женщиной так и осталось пустым.
И когда поезд тронулся, она посмотрела на меня своими светлыми глазами — по-моему, они были голубыми — и тихо так, обреченно сказала:
— Да не напрягайтесь вы так. Я привыкла. Я немка. Училась в Университете Гумбольдта. Я педагог. Потом работала в одной гуманитарной организации. У меня муж — афганец. Это мой сознательный выбор.
Я даже и отвечать не пыталась. Просто слушала.
— Вот скажите — вам страшно?
Что тут скажешь? Нет, наверное. Не страшно. Но как-то неуютно, что ли.
— Страшно? Я понимаю. Мне бы тоже было некомфортно. Не бойтесь, я уже выхожу.
И, подхватив свои балахоны, она двинулась к выходу. Народ молчал. Поезд шел. Мысли бежали…
Я ни в коем случае не хочу сказать, что в Германии сильно развита ксенофобия. Просто в отличие от классических «иммигрантских» стран здесь не так часто встретишь на улице женщину, закутанную в никаб, или, скажем, сикхов. Поэтому, разумеется, все незнакомое пугает и порой заставляет вести себя не вполне адекватно.
С другой стороны… У меня есть очень хороший друг. Зовут его Мохаммед. Кстати, распространенное в наших бледноарийских широтах имя. Здесь каждый третий — Мохаммед. Кто не Юрген и не Петер — тот Мохаммед.
Мой друг — правоверный мусульманин. Из многочисленной, изысканно разветвленной и отягощенной сложносочиненными родственными нитями семьи. Их у мамы с папой семеро. Мохаммед — четвертый сверху, как он сам говорит. Когда-то в далеких шестидесятых отец его — простой работяга из навсегда потерянного для цивилизации горного села — приехал на заработки в Германию.
Пахал на стройках вплоть до позапрошлого года. Неграмотный, честный, чистоплотный и очень «настоящий» работяга. Из тех, кто хорошо усвоил простую истину: будущее моих детей только в моих руках. Через год после приезда женился на младшей сестре своего сослуживца — такого же работника «кирки и мастерка». Потом один за другим родились дети…
Мохаммед с самого начала был другим. Не таким, как все дети «гастарбайтеров». Братья, повырастав, начали заниматься торговлей овощами или стали таксистами. Сестры вышли замуж и родили детей. Мохаммед, скроенный, казалось бы, по такому же лекалу, должен был стать точно таким же работягой. Может, строителем, может, таксистом, может, автомехаником каким.
Но он решил по-другому. Мохаммед стремился быть лучшим. Сначала он захотел стать самым лучшим специалистом по системной гастрономии. Это что-то вроде менеджера в сети ресторанов, рассыпанных по всему миру. Захотел — стал. Начинал простым официантом, потом получил образование и дорос до главного менеджера одной очень крупной сети.
Ему тогда и тридцати лет не было. Мохаммед был намного моложе многих своих подчиненных. Пришлось завоевывать авторитет, доказывать, что он не мажорный мальчик из богатой мусульманской семьи, которому приспичило поиграть в большого босса. Но своего добился. Добился — и что? И все. Надоело. Захотелось новых свершений.
Мохаммед бросил огромную зарплату, включающую сытые бонусы и целый ряд сопутствующих благ на все случаи жизни. Бросил, несмотря на уговоры руководства, удивленные взгляды друзей и приятелей и явное недовольство отца, который уже успел привыкнуть к солидному статусу сына да и, чего греха таить, к солидной материальной помощи.
Но Мохаммед бросил и начал все сначала. Снова пошел в университет, решил заниматься медицинской техникой. Почему? Неожиданно умер сын одного из друзей отца. Молодой мужчина чуть за тридцать. Сердце. Был бы в Германии — спасли бы без проблем. А там, в той стране, шансов не было. И Мохаммед вдруг вознамерился изменить свою жизнь. Говорит, почему-то решил, что хочет заниматься если не медициной, то чем-то близким. И снова пошел учиться. Параллельно устроился простым клерком в солидную фирму, занимающуюся разработкой и распространением оборудования для кардиологических больных.
С тех пор прошло какое-то количество лет. Сейчас у Мохаммеда свой процветающий бизнес. Он окончил университет, давным-давно ушел из той компании, организовав свою фирму.
У нас с Мохаммедом общие интересы, и мы довольно тесно общаемся. Когда меня и моего мужа с ним познакомили, он так и представился:
— Я — Мохаммед. У меня получается все, за что я берусь, и я — самый лучший.
