Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)

— Хорошо.

— Говорил вам, что где-то недалеко свои. — Шошин, приподнято жестикулируя, повернулся к товарищам. — Вот, Петрович! — И он обнял старика. — Внук у тебя шустрый парень…

Данилка молчал, низко опустив голову. Те, кого он принял за ламутов, оказались давними знакомыми Саввы. Видно было, что дед питает к ним особую симпатию и уважение. Было до глубины души больно и обидно: он застрелил вожака аргиша. Он не хотел этого, но так уж получилось… И от прилива стыда и раскаяния залился молчаливыми слезами.

Шошин опустил на Данилкино плечо сильную руку, привлёк к себе…

— Слёзы горю не помощницы…

— Беду натворил, — ворчал Савва.

— Полно вам…

На Савву знакомо смотрели серые спокойные глаза… Латаный овчинник перехвачен у пояса, как и у Шошина, матросским ремнём, светлые потёртые хамби перетянуты у щиколоток тонкой ременной стяжкой. Высокий рост, широкие плечи, узловатые могучие руки, в скрытой улыбке доброта… Такого не забудешь…

— Ефимом Волковым кличут?

— Не забыл? — скуповато ухмыльнулся Волков.

— Зима. Двадцатый год. Из Казачки тебя тащил. Маленько не поспей — неживой бы ты был. Февраль лютовал. Прорубь враз затянуло бы.

— Это верно…

— Рана зажила? — Савва легонько притронулся к плечу Волкова.

— Теребит, стерва…

— Пуля сидит?

— Сквозная…

— По тундре аргишить тебе не надо, болезнь найдёшь.

— Потерпим, Петрович. Надо, чтоб революция силу набрала, а уж потом…

— Революцию стреляют. Смутное время.

— У контры кишка тонка, — сказал Ефим.

— Нижнеколымское обложено белой бандой. Вам надо у меня переждать это время.

— Не согласиться с тобой, старина, самого себя не понять, — сказал Шошин. — Мы к тебе не отсиживаться пришли, за помощью, за советом…

— А это кто? — Савва оборвал Шошина на полуслове и показал, переведя взгляд на третьего спутника, узкоплечего, с седеющими висками. «Совсем похож на американа, — подумал Савва. — На помощника капитана старого Стефансона со шхуны „Юкон“. Потомок древних пиратов, капитан Стефансон, держал возле себя помощника хитрее лиса. Этот же, наверно, умный и шибко добрый», — заключил Савва.

— Наш товарищ с угольных копей Новомариинска, — представил Шошин Иосифа Радзевича. — Иосиф был другом Михаила Мандрикова и Августа Берзина.

— Убили их, однако…

— Да-а… — горестно уронил Шошин. — Нам этого не забыть.

— Мне тоже…

Данилка помогал Иосифу. Они отволокли убитого вожака к дальней серой скале и закопали в неглубокой, наскоро вырытой яме, в том месте, где был зарыт Трилап. Стонала вьюга. Завывали собаки. Они прощались с главной собакой аргиша. Мальчик крепко держался за тёплую руку Иосифа, прижимаясь влажной щекой к его плечу.

— Погоди, — Иосиф легонько отстранил его от снежного могильного холмика, — подправлю немного.

— Метель подправит.

— Да, пурга гулять вышла.

— Смотри… — тихо сказал Данилка. — Видишь?

— Ничего, — ответил Иосиф, оглядываясь по сторонам.

— Упряжка.

— Это пурга движется сполохом. Кажется…

— Не-ет…

— Откуда ты взял?

— Собачки уши навострили. Во-он, гляди…

— Не вижу.

— По тундре долго ехал, глаза погасли.

— Усталость?

— Дедушке сказать надо.

— Погоди, парень, тревогу бить. Тебе показалось.

— Пусть так будет, — недовольно ответил Данилка. — Пойдём.

В хижине тепло. Горят жирники. Потрескивает сухими поленьями железная времянка. В кадке переливается голубизной лёд. Вода будет. На стенах рыболовные снасти, пасти для отлова ондатры, капканы. Гости развесили пожитки для просушки. На длинном дощатом столе миски-долбленки, наполненные ливером, копчёной, вяленой и солёной ряпушкой, разложена юкола. Посреди стола возвышался квадратный штоф. Савва ремингтоном обрабатывал жирного омуля под строганину. Ефим и Шошин покуривали у раскрасневшейся печурки.

— Сэбирдяхом дымишь? — кивнул Савва Ефиму.

— Якутское курение думать помогает.

— Блак неви курить будем.

— Американский?

— Олаф привозил.

— Алчный народ эти купцы.

— Всё так, — согласился Савва.

— Два с половиной столетия назад, — пуская вязкое облако от раскурки, начал Иосиф, — Юрий Крижанич предупреждал, что российские люди сами должны добывать свои богатства, торговать ими, не давая наживаться алчным иноземцам. Что касается Олафа Свенсона, то эта знаменитая личность всего арктического побережья заслуживает особого изучения. Это не просто купец и даже не авантюрист. Это паук…

— Во-от! — Савва повертел в руке нож и положил на стол. — Это отдарок капитана американской шхуны «Полар Бэр» Гарри Брауна.

— Как? — удивился Шошин. — Ведь на «Полярном медведе» плавал капитан Отто Свердруп.

— Сначала Браун, а потом Отто с Олафом Свенсоном, — спокойно ответил старик. — Только капитан Отто и Олаф хорошие люди, а Браун… Если бы он ещё раз пришёл на Колыму или к берегам Чукотки, то его бесстыжие глаза прикрыла бы чукотская камака.

— Видно, крепко насолил этот Браун?

— Не солил! — возбудился Савва. — Спаивал людей и обирал их. Зато Свенсон после торга выражал благодарность угощением. Олаф обогатился чукотским умом и мог читать великую книгу сендухи. Он хорошо знал, что нужно людям тундры. Америка богатая страна.

— Богатая, да рогатая, — хмуро пробасил Ефим.

— Строганина растает! — вдруг засуетился Савва, чувствуя, что разговор его не нравится гостям.

Все разместились за столом. Шошин разлил по металлическим кружкам разведённый спирт. Выпили. Ели молча. В стены хижины стучал ветер. У Саввы было неспокойно на душе…

— Эн как надрывается, — прислушиваясь к порывам ветра, нарушил молчание Шошин.

— Присмиреет, — заметил Савва. — К большому дню идёт, к весне.

— А что, Петрович, в тундру выезжаешь? — поинтересовался Шошин.

— Тундры много, здоровья мало…

— Хвораешь…

— В Походске бываю. Плохо и тут стало. Плохие люди завелись. Я зла никому не делал… Был у меня человек из Вьена. Не назвался. Умные слова говорил. Белый свет на совести и правде держится. Верно ли?

— Точно, Савва Петрович! — Шошин встал из-за стола. — Ветер революции ворвался в души. Дышать свободнее стало. Контру бы одолеть! От Маркова до Крестов — кругом горе людское. Но ничего… нам бы до Якутска добраться. Думаем, что Якутский губревком поможет, ибо у нарревкома силёнки маловато. Люди нужны, оружие…

— Устои древней старины здесь священны, — опустив голову, сказал Ефим. — Не все могут взять в руки оружие.