Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник)
— Готовсь! — по-петушиному загорланил он, увидев, что наконец-то Елизар притянут к столбу.
…Мать гладила холодеющей ладонью Данилку по щекам, а широко открытые глаза её смотрели на отца. Её молодое красивое лицо окаменело, и только подрагивающие губы шептали:
— Смотри, сынок, и запоминай… Уходи к дедушке Савве на кекурье, он тебя в обиду не даст… — Мария с умилением смотрела на сына и оттого была ещё нежнее и красивее. — Вырастешь…
А как озарилось её лицо, ярким отблеском ликующей мести вспыхнули глаза, когда громовым разрядом вдруг раскатился по тундре голос Елизара, грозовой вспышкой полоснув по отупевшим казачьим мордам:
— То-ва-ри-щи!
— Па-а-ли-и-и! — захлебнулся офицер.
Над округой, будто замороженный, повис дрожащий залп, похожий на раздавленный стон. Мария замерла. Она двинулась к Елизару, будто слепая, выставив вперёд руки, напрягая оттопыренные дрожащие тонкие пальцы. Осторожно прильнула к мёртвому лицу любимого, потом повернулась к казачьему строю и простонала:
— Будьте прокляты!..
— Па-а-ли-и-и! — заорал офицер, закрутившись подстреленным волком позади шеренги.
Испуганно затрещали выстрелы. Мария на мгновение задержалась на плече Елизара и как бы нехотя опустилась…
— Мама… — Данилка размазывал рукавом кухлянки слёзы. — За что они тебя и папу? За что? Чего им нужно в нашей тундре? Дедушка говорит, что они все замёрзнут. А как? Они тёплые кухлянки отбирают…
Собаки без команды встали и повалились на снег. Порядок. Метель кое-где зализала зеленоглазые лунки, окаймлённые унастившимися барханчиками, засугробились бугорки колотого льда. Данилка сошёл с нарт, размялся, огляделся. Все обычное, привычное глазу. Достал из-под нартовой подстилки оштол с железным пешневым набалдашником и принялся обкалывать лунки. Торопился.
Рыбы было много. Мальчишка радовался. Вопреки запретам деда дал каждой собачке по целой рыбине. Ездовики хрустели вкусными косточками. Проголодались. Данилка знал, что кормить собак неостуженной рыбой в пути не рекомендуется, так как в дороге у них могут расслабиться кишечники, и тогда ох как трудно придётся добираться до дома, да ещё в метель и темень. Улов был добрый: чир, омуль, муксун, ряпушка — складывал в небольшие кучки. Рыба быстро остывала, теперь приятно было раскладывать ее по мешкам.
Данилка опустил сети, поставил вешки, осмотрел порядок хозяйским взглядом. Всё было сделано, как учил дед. Уложил мешки с рыбой на нарты. Стянул их крепким тонким ремнём из лосиной кожи. Проверил упряжь на прочность. Хорошо. Можно было трогаться. Однако поведение вожака насторожило Данилку. Лохмач предупредительно рычал, тревожно вглядывался в мутнеющую даль верховья протоки. Беспокойное его недовольство передалось и ездовикам.
— Рыбы не дам, — Данилка погрозил вожаку пальцем, — обратный путь тяжёлый. Дедушка ждёт. Запурговало, однако.
Пес повилял хвостом и, вытянув мохнатую заиндевевшую морду, тревожно завыл, будто затрубил в рог. Завыли и остальные собаки, уставившись в сторону надвигающейся опасности.
В снежной пелене начинающейся пурги вниз по протоке спускались упряжки. Данилке показалось, что они застыли в каком-то странном ожидании на значительном расстоянии друг от друга у левобережного изворота тальниковой излучины.
— Три… — глухо произнёс Данилка, глядя на вожака. — Винчестер оставил…
Без суеты развернул нарты, постоял немного и махнул вожаку. Собаки без обычного перебрёха натянули потяги и ходко пошли навстречу пуржистому ветру.
Вскоре крутой поворот утесистого мыса скрыл Данилкину упряжку от незнакомого аргиша.
— Что случилось? — сдержанным тоном спросил Савва внука, заметив внезапную перемену в его поведении.
— Едут!.. — возбуждённо ответил тот и схватил с орона винчестер.
— Кто?
— Ламуты!
— Однако, погоди! — Савва ухватил внука за рукав. — Не может быть. Их лагерь на Алазее в местечке Хара-Тала. Пепеляевцы на Аллаиху ушли. Там лютуют.
— Нет, дедушка! — упрямился Данилка. — Белая банда!
— Так что? — рассердился Савва. — Мы убийцами не были и никогда не будем!
— А они могут! — Со слезами на глазах Данилка прижал винчестер.
— Мы люди!
— А они звери! — И, не повинуясь деду, хлопнул дверью.
Савва растерялся. Внук ослушался его. В роду такого не было. Слово старшего — закон, переступать который не вправе ни один член семьи или рода. Сердце старика будто бросили в кипящую воду, но он сдержал вспыхнувший гнев. Голова, как пустой котёл с трещиной, загудела. Он присел на орон. Глухой удар хлёстко полоснул по ветхой стене и рассыпался по земляному полу. Савва закрыл лицо руками.
— Что будет? — пролепетал он. — Винчестер старенький…
Грянули второй и третий выстрелы. Старику казалось, что внук палит не во врагов, а расстреливает его сердце. Жуть охватила старого охотника. Данилка — вся его жизнь, надежда… Он сидел неподвижно, тяжело опустив больные руки. За стеной стреляли. Лаяли чужие собаки. Что-то непонятное кричал Данилка. Потом навалилась вдруг тишина. Тяжёлые шаги послышались за дверью.
Савва встрепенулся. Он приготовился к последнему. Рука ещё твёрдо чувствовала гладкую прохладу костяной рукояти якутского ножа. Ему представилось, что вот сейчас откроется с грохотом дверь и на пороге появится обросшая рожа бандита. Окровавленного Данилку швырнут к его ногам… Потянуло прелым ягелем. Засмердило махорочным прокуром. Послышалось усталое дыхание…
Они ввалились сразу все трое. Здоровяки с заиндевевшими бородами, они казались исполинами из сказаний легендарного Эллея. Старик сжался. Дверь легонько скрипнула, и с винчестером в руках предстал Данилка. Робко и виновато смотрел он на деда…
— Петрович! — загремел басовым раскатом чернобородый великан. — Здравствуй, дорогой старина!
— Гаврила?.. — Савва, сам того не замечая, стал вытирать повлажневшие глаза. — Живой?..
— Здоров, Савва Петрович! — Шошин постучал по груди кулаком, как по колоколу. — Сам-то как?
— Маленько живой… Издалека идёте?
— Из Маркова.
— Долгий путь.
— Ничего… Ну, место у тебя, Петрович…
— Хорошо.
— Говорил вам, что где-то недалеко свои. — Шошин, приподнято жестикулируя, повернулся к товарищам. — Вот, Петрович! — И он обнял старика. — Внук у тебя шустрый парень…
Данилка молчал, низко опустив голову. Те, кого он принял за ламутов, оказались давними знакомыми Саввы. Видно было, что дед питает к ним особую симпатию и уважение. Было до глубины души больно и обидно: он застрелил вожака аргиша. Он не хотел этого, но так уж получилось… И от прилива стыда и раскаяния залился молчаливыми слезами.
