Герман Волков - Золотая Колыма
Холод забирался под одежду, ныли кости. То и дело соскакивали с нарт и бежали, размахивая руками, чтоб как-нибудь согреться. Один Макар Захарович недвижно сидел, закутанный до самых глаз бабьим платком.
— Не замерз? — встревожился Валентин.
Старик в ответ слабо взмахивал рукой.
Белесоватое солнце лениво поблуждало по южным склонам гор и, не опустив свои лучи в долину, скрылось. А когда сумерки сгустились и посипели, Макар Захарович остановил нарты у старого, без вершины, раскидистого тополя, похожего на распятие, подошел к нему, смахнул с посеребренного ствола пней:
— Читай.
Все, сгрудившись, в один голос, тихо, но торжественно, словно клятву, читали:
«Двадцать девятого, восьмого, двадцать восьмого года. Отсюда состоялся первый пробный сплав К. Г. Р. Э.».
Макар Захарович подводил к другим деревьям, очищал затесы.
«Иван Алехин, Юрий Билибин, Степан Дураков, Михаил Лунеко, Сергей Раковский, Дмитрий Чистяков, Демьян Степанов, Макар Медоп».
— Моя! — воскликнул Медов.
За прибрежными тополями обнаружили остов палатки, щепки — все, что осталось на месте стоянки отряда Билибина. На этот же остов натянули свою палатку, щепки положили в железную печку, поставили чайник. Все делали молча, тихо.
И ночь наступала ясная и такая тихая, что слышалось, как смерзаются клубы горячего дыхания — шепчут звезды...
Нарушил молчание Митя Казанли:
— Валентин, помнишь, Юрий Александрович в письме, отправленном отсюда, просил установить координаты Белогорья? Займемся? Ночь самая подходящая, звездная.
Цареградский и Казанли вылезли на мороз и почти всю ночь устанавливали координаты Белогорья. И думали о Билибине, его отряде...
Валентин примостился на нарте, под свечкой, прикрепленной к дуге, держал в замерзающих руках хронометр и по нему отсчитывал доли секунды. Митя пристроил на высоком пне секстант, следил за движением Полярной звезды — она висела как раз над вершиной Белой горы — и время от времени командовал:
— Готовьсь!
— Есть.
Ртуть в горизонте секстанта замерзала. Лезли в палатку, отогревали, сами немножко согревались и — снова:
— Готовьсь!
— Есть.
Валентин смотрел то на хронометр, то на крутой силуэт Белой горы и вспоминал, что именно с нее, с ее обрывистого склона, взял Билибин образцы породы с отпечатками древних растений и окаменевшие обломки стволов, направил их с Медовым в Олу, а он, Цареградский, определил их как верхнемеловые. Это были первые находки ископаемой флоры, которая восемьдесят— сто миллионов лет назад зеленела здесь, а потом была законсервирована в вулканических пеплах. Такие пеплы, как успел узнать он, покрывают огромные пространства Охотского склона, на его водоразделе с бассейном Ледовитого океана. В таких пеплах и лавах, как известно науке, могут встречаться богатые месторождения золота и серебра, но россыпей они не дают и простым опробованием их не уловишь. Когда Билибин узнает, что образцы, найденные им в Белогорье, определены как верхнемеловые или третичные, очень обрадуется и еще больше заинтересуется этими белыми горами... Но узнает ли?
Часть третья
ЧУДНАЯ ПЛАНЕТА
ПАХАЛИ ДО КРОВАВЫХ ЭПОЛЕТ
Перед сплавом Билибин заснуть не мог. В дневнике записал:
«29 августа, среда.
Ночь пасмурная и теплая. В б часов 50 минут начался дождь. Шел с перерывами.
С утра складываем груз на плоты. Плот «Разведчик» — длина 10 аршин, ширина 6 аршин, посадка 2/4 аршина — груз, не портящийся от подмокания: горные инструменты, спирт, мука, крупа, сало, масло. Плот «Даешь золото!» — длина 12 аршин, ширина 6 аршин, 16 бревен, посадка около 2/4 аршина — груз, портящийся от подмокания: личные вещи, экспедиционное снаряжение, сахар, соль, табак, спички, сушки.
Отплываем из Белогорья в 12 часов 51 минуту.
В 13.15. «Разведчик» ненадолго сел на мель.
13.23. «Даешь золото!» сел на мель. Вскоре подошел «Разведчик» и сел рядом. Стяжками снимали оба плота.
14.27. Снялись с мели. Вскоре «Разведчик» еще сел ненадолго.
Вследствие очень частых заворотов и постоянных мелей вести точную съемку невозможно. Общее направление долины реки далее — 350°. Средняя скорость плотов — 6 км в час».
На этом закончились записи в сохранившемся дневнике.
Еще на плотбище Юрий Александрович ставил водомерные рейки и с тревогой отмечал, как быстро падает вода — за сутки на двенадцать сантиметров! А когда остановились на первый ночлег, тревога усилилась — только за ночь вода убыла на десять сантиметров!
Лучшее время после дождей было упущено. Малтан мелел на глазах и обнажал перекаты. И скоро пришлось не столько плыть, сколько пропахивать плотами реку. Чтобы хоть немножко приподнять воду, собрать ее под плотом, с переднего торца опускали оплеухи — две длинные, широкие, заранее вытесанные доски. Эти передвижные плотники иногда выручали, но чаще приходилось проталкиваться стягами — крепкими сухими лиственничными кольями в два метра длиной.
Каждый плот с грузом весил не менее тонны. Подсовывали эти стяги под торцы и, по щиколотку увязая в мелкой гальке, разворачивали тяжело груженные махины туда, сюда, обратно, пока не сталкивали. Когда садились на мель рядом два плота, то налегали на них всем гамузом, вшестером. А если один ушел, другой засел, то тут вся тонна приходилась на троих.
Так и стягивали с мелей, волоком перетаскивали через перекаты. Толщиной в доброе бревнышко, стяжки ломались, будто спички. Чаще всего у Юрия Александровича — не соизмерял свою силушку. От этих стяжков в ногах долго не унималась дрожь, ломило все тело, а на плечах загорелись рубином ссадины.
А позже Билибин вспомнит: «Через три дня у всех у нас на плечах образовались кровавые эполеты».
Камни стесывали бревна как топором, перетирали тальниковые кольца. Хорошо, что их много нарезали про запас, на ходу меняли, а то плоты развалились бы.
Перекатам и мелям, казалось, не будет конца. Опасались бешеных порогов, а тут трясогузкам по колено. Погуливают по камешкам, едва прикрытым водой, и кокетливо помахивают хвостиками. О порогах стали мечтать — поскорее бы до них добраться. И есть ли они?..
После впадения Хеты воды в Малтане заметно прибавилось. Перекатов стало меньше, пошли глубокие плесы. Плыть стало веселее.
После еще одного притока, речки Асан, вынесло на такое длинное плесо, что заскучали. Плыли по нему часа полтора, не шевеля веслами. И тишь такая, что слышно, как вода журчит под плотом, убаюкивает.
Только главному лоцману не спалось. Это плесо ему не нравилось. Напряженно вглядывался, вслушивался, даже про трубку свою забыл — она не дымила. И вдруг как гаркнет:
