Питер Мейл - Афера с вином
— Филипп! — позвала его Софи, изучавшая карту Марселя. — Где тут покупают одежду?
Ее кузен любовно осмотрел свои мятые, защитного цвета штаны, заправленные в пыльные высокие ботинки.
— Тут неподалеку есть магазинчик, который торгует списанными армейскими товарами. Я знаком с владельцем, и он знает мои вкусы.
— Да нет, не для тебя одежду! Для меня.
Филипп задумчиво посмотрел в потолок.
— Ну, тогда, наверное, надо идти на рю Паради, рю Бретей и маленькие улочки вокруг них. Давай отмечу на карте.
Они стояли на улице у входа в лавку. Взмахом руки Филипп указал Софи направление к ее бутикам и Сэму к магазину фотоаппаратуры. Самому ему во второй половине дня предстояло исполнить свой профессиональный долг и посетить впервые проводящийся в Марселе салон «Эротизм». Когда он принялся рассуждать о том, что ему предстоит увидеть, Софи, на всякий случай закрыв ладонями уши, поспешно удалилась.
Вернувшись в отель, Сэм устроился на освещенном солнцем балконе и открыл принесенную Филиппом книжку — историю дворца Фаро на двух языках.
Идея постройки дворца возникла в 1852 году, когда готовящийся стать императором le prince-president Луи Наполеон намекнул местным властям, что не прочь был бы обзавестись особняком с видом на море.
Намек будущего императора добрые марсельцы восприняли как приказ и тут же вознамерились начать строительство, но Наполеон посчитал такую щедрость излишней (скромность, не часто встречающаяся в правителях) и отклонил предложение. Он объяснил, что с удовольствием примет в дар от города подходящий участок, а дом построит сам.
Как это обычно бывает в Провансе, процесс строительства сильно затянулся. Официально работы были начаты в 1856 году, а первый камень заложили в фундамент только в 1858-м, 15 августа, то есть точно в День святого Наполеона. Почти сразу же после этого радостного дня начались недоразумения и проблемы. Архитекторы ссорились между собой, руководитель стройки оказался некомпетентным, рабочих не хватало, камень подвозился чересчур медленно, а свирепый ветер с моря то и дело бил окна. Работы тянулись уже десять лет, но и в 1868 году дворец еще не был пригоден для жизни.
Дальше дела пошли еще хуже. Два года спустя, после нескольких досадных военных неудач Наполеон был низложен, уехал в Англию, где и умер в 1873 году. Евгения, его вдова, вернула Марселю его подарок, и таким образом город стал владельцем огромного здания, совершенно ему ненужного и даже обременительного.
За сто двадцать прошедших с тех пор лет муниципальная администрация неоднократно пыталась избавиться от сооружения, на поддержание которого в порядке требовались огромные деньги, и потому с нескрываемым облегчением сдала его в аренду Ребулю, пожелавшему жить во дворце. Документы были подписаны опять в День святого Наполеона, но уже в 1993 году, и Ребуль переселился.
Какая печальная история, подумал Сэм, закрывая книгу. Если даже императору не могут построить дом за десять лет, то что уж говорить о нас, простых смертных. Дующий с моря ветерок сделался прохладным, и Сэм ушел с балкона. Пора было переодеваться для визита во дворец. Он надел костюм, повесил на плечо камеру и сунул в нагрудный карман несколько визитных карточек: на них было только имя и адрес. Род занятий Сэм предпочел не обозначать, поскольку он менялся с каждой новой работой. Напоследок поправив перед зеркалом галстук Гарвардского клуба (точнее, его пиратскую копию), он спустился в вестибюль.
Софи уже ждала его там и о чем-то разговаривала с портье, которому явно нравился ее деловой костюм: короткая, хоть и в рамках приличия, юбка и узкий жакет с виднеющимся в décolleté[42] кружевом.
Заметив Сэма, она повернулась к нему и застыла, уперев руку в бедро.
— Ну как? Годится?
Он кивнул и засмеялся:
— Вы делаете честь всему издательскому бизнесу, Софи. Я бы даже сказал, вы произведете в нем сенсацию.
— Я попросила консьержа вызвать нам такси. Честно говоря, больше двадцати метров на этих каблуках я не одолею.
Сэм взглянул на ее туфли, и его брови поползли вверх.
— Как я вас понимаю! — сказал он, предлагая ей руку. — Ребулю сегодня повезет. Пойдемте.
Глава четырнадцатая
Чугунные ворота распахнулись, чтобы пропустить такси. В пятидесяти метрах впереди, у самого края дорожки стояла большая скульптура женщины в развевающейся греческой тунике. Ее слепой мраморный взгляд был устремлен к дому, и руки протянуты туда же так, словно она мечтала прикоснуться к нему.
— Императрица Евгения, — объяснил таксист. — La pauvre,[43] так она до своего дворца и не добралась.
На широких ступеньках крыльца их уже ждал молодой человек в темном костюме. Когда гости вышли из машины, он почтительно поклонился и пригласил их внутрь. По золотистому, как мед, паркету они дошли до тяжелых двойных дверей, молодой человек эффектно распахнул их и тут же растаял в воздухе. Софи и Сэм растерянно моргали, ослепленные потоком предзакатного солнечного света, заливавшего просторную комнату через ряд огромных окон. Напротив одного из них чернел силуэт хозяина: он стоял спиной к дверям и разговаривал по мобильному телефону.
Софи толкнула Сэма локтем в бок:
— По-моему, он не понял, что мы здесь.
— Все он понял. Просто дает нам понять, как он занят. Обычная штука, у нас в Лос-Анджелесе все так делают.
Он вернулся к дверям и закрыл их с громким хлопком. Силуэт у окна зашевелился, и, положив телефон в карман, месье Ребуль шагнул навстречу гостям.
Это был невысокий, стройный, безукоризненно ухоженный мужчина с седыми, еще густыми, коротко подстриженными волосами, в рубашке нежнейшего голубого оттенка, галстуке, в котором Сэм, большой знаток таких тайных сигналов, моментально признал официальный символ лондонского гвардейского клуба, и темно-синем шелковом костюме. На его лице цвета полированного тикового дерева светились живые темно-карие глаза, азартно блеснувшие при виде Софи.
— Bienvenue, madame,[44] — пропел он и, склоняясь к руке Софи, успел опытным взглядом оценить ее décolleté. Только после этого Ребуль повернулся к Сэму: — А вы, месье?
— Левитт. Сэм Левитт. Очень приятно. Спасибо, что согласились принять нас. — Он потряс руку хозяину и протянул одну из своих визитных карточек.
— А, — откликнулся Ребуль, — так вы, наверное, предпочитаете говорить по-английски?
— Это было бы очень любезно с вашей стороны. Мой французский не так хорош, как хотелось бы, — признался Сэм.
