Когда уходит печаль - Екатерина Береславцева
– Спасибо, Казик, – через долгую, очень долгую паузу произнесла Люба и посмотрела на мужчину глазами, полными такой тоски, такой печали, что он сразу увидел в них ответ, ещё до того, как услышал. – Спасибо тебе… Но я не смогу. Я приеду к вам обоим в гости, но только потом. Потом, когда решу, как дальше жить. Не обижайтесь на меня, пожалуйста!
– Ну что ты, какие обиды! – Залина порывисто обняла свою подругу. – Но мы будем скучать по тебе…
– И будем ждать! – твёрдо сказал Казбек.
– Спасибо вам, дорогие мои, самые лучшие друзья на свете!
Они помогли ей взять билет на самолёт, правда с двумя пересадками, но это лучше, чем ехать в поезде, о котором Люба даже думать теперь не могла. Возможно, когда-нибудь ей и захочется вернуться в проводники и даже, быть может, её вынудят к этому обстоятельства, но не сейчас! Сейчас она должна была использовать тот шанс, который у неё появился благодаря… Нет-нет, ни слова об этом человеке, она пока не способна думать о нём без отчаянных слёз.
Сборы её были недолгими. В последний раз она окинула взглядом комнату, которая за эти четыре дня стала свидетельницей её счастья и её печали, и вышла. Ключ был передан из рук в руки без малейших сомнений, а в ответ на искреннее сожаление Анны Михайловны Люба смогла даже улыбнуться.
– Так внезапно! Но раз надо, так надо, что ж поделать… Приезжайте к нам снова, будем рады видеть вас!
– Спасибо!
– Вы знаете, сегодня о вас спрашивали, и я сказала, что…
– Извините, я очень спешу!
Она выбежала из отеля, не оборачиваясь. У выхода её уже ждало такси, а около машины топтались Залина с Казбеком.
– Любаша, позвони сразу же, как прилетишь! Как жаль, что мы не можем тебя проводить!
– Я позвоню, Зайка! Удачи вам на сегодня! Люблю вас!
– И мы тебя, Люба! – это уже произнёс Казбек, с тяжёлым сердцем пожимая ей руку. – Я буду ждать тебя всю жизнь…
– Прости меня! – Любаша порывисто обняла его и поцеловала в щёку. – И до свидания!
– До свидания, Люба!
Они махали ей вслед, пока машина не скрылась за углом. А потом, обменявшись печальными взглядами, взялись за руки и пошли вдоль по улице, всё убыстряя шаг. И уже не видели, как из отеля, сдёргивая на ходу поварской колпак, выскочил мужчина. Вид его был страшен. Как будто только что он потерял самого близкого человека на свете. А может быть, так и было?..
– Артём Петрович, это Люба! Нет-нет, у меня всё хорошо… Что? Я вас очень плохо слышу… Нет, я не в Арбузове, я в Москве, в аэропорту… Лечу домой… Алло, не слышу вас, алло!..
– Что она сказала, что?? – круглолицая женщина нетерпеливо дёрнула мужчину за руку.
– Домой летит, – растерянно сказал он. – А куда домой? Я ничего не понял. У неё нет дома, Ира!
– Есть! Дай мне скорее трубку!
Глава 22
Раньше она никогда здесь не была. Хотя нет, конечно была, только в таком возрасте, когда воспоминания ещё не остаются в памяти.
– Простите, я правильно иду? Мне нужен Петровский переулок.
– Правильно! – ответила ей прохожая, небольшого росточка бабуля. – Сейчас иди прямо, вон за тем бугром направо сворачивай, а там до Петровского пара шагов. А тебе кто там надобен, детка? Я всех оттудова знаю.
– Мне нужен дом Прасковьи Назаровой, она тут жила много лет назад…
– Парашки-то? – воскликнула бабулька. – Так и сейчас живёт, что ей сделается?
– Что?! – Люба будто налетела на стену с разбегу. – Что вы сказали?!!
– А что такого я сказала, детка? – старушка даже испугалась немного.
– Как живёт? Разве она не умерла?
– Кто, Парашка?
– Прасковья Ивановна Назарова!
– Чего ей помирать-то, детка? Она ведь младше меня на цельных пять лет! Ну да, что ты на меня вылупилась? Это я выгляжу, может, молодухой, а так-то мне уж девяносто годков!
– Господи боже мой…
– А ты кто будешь Парашке-то? Не внучка ли, случаем?
– Внучка…
– Долгонько же ты к нам собиралась!
– Нам сказали, что бабушка умерла…
– Охохонюшки, ох и злые ж языки бывают у людей!
– Вы меня проведёте к ней, бабушка? – отчего-то Люба испугалась, даже ноги у неё ослабели, будто кисельные стали.
– А чего не провести? Проведу, конечно. Идём, детка. А ты мне пока про мамку свою расскажешь.
– Мама умерла четыре года назад…
– Это мы знаем, голубушка. Уж как горевала Парашка, как горевала! Места себе не находила. Хотя сама виновата, конечно. Однако… – бабуля повернула к Любе светлое лицо, – у каждого человека должен быть шанс, чтобы ошибки свои осознать и исправить. Иначе не по-божески это получается, не по-христиански, понимаешь?
– Понимаю.
– Ну вот. А раз ты приехала, значит у Прасковьи теперь этот шанс появился. Страшно одной-то, голуба. Невозможно одной. Ты, пока молодая, вряд ли это поймёшь, а вот меня послушай. Человек с человеком должен жить. Только так можно на земле нашей матушке, и никак иначе. По-другому не жизнь это, детка, а навроде смерти.
– Человек с человеком не всегда может… – тихо, почти про себя прошептала Люба.
– А вон и дом Парашкин. О, глядите-ка! И сама стоит, как почувствовала… Ну, иди, детка, иди, теперича я тебе не нужна…
Она стояла, высокая, прямая, у калитки, держась рукой за изгородь. Вечернее солнце серебрило её длинные волосы, скрученные в густую косу, и отражалось в светлых, почти прозрачных глазах. Её лицо и весь её облик были устремлены на ту, которой когда-то не позволили остаться здесь. А на этом лице – предчувствие, и боль, и острая радость, и раскаянье вперемешку с обещанием, и самые горячие слова о том, что прошлого уже не вернуть, но есть надежда, что настоящее окажется совсем другим, полным смысла и добра, и задушевных разговоров, и нежных поцелуев на ночь, и горячего парного молока, и крепкого дома, наполненного детским смехом, и неба, отражающегося в этих глазах – бабушки и внучки, – так похожих друг на друга. И они сделали первый шаг навстречу друг другу, потому что человек должен быть рядом с другим человеком и делить с ним радость, и горе, и надежду. И прощать…
– Бабушка!
– Любашка!
Тепло, такое знакомое и родное, исходило от бабушки, и Люба вдыхала его – и оживала на глазах, как птица феникс, возрождаясь из пепла.
– Простишь меня, внучка?
– Мне не за что тебя прощать,
