Почему Мангышлак - Алексей Борисович Рачунь
Выйдя из машины и пройдя десяток метров по горной полке, мы оказались еще в одном цирке, гораздо более скромных размеров. Этот цирк не имел плоского дна, как цирк Двурогой. Он был весь завален обломками, то торчащими вертикально, то просто нагроможденными друг на друга, образующими кое-где переходы, мостики, извивы, взгорочки. Все это напоминало известный на Урале цирк Инзерских Зубчаток, с той лишь разницей, что он не заросший, он втрое меньше, причудливых обломков втрое больше и все они красного вырвиглазного цвета.
Мы ходили над этим скопищем обломков по узкой полке, на высоте около пяти метров, без перил и страховки, как придурки. Но это было очень живописно. Над нами, позволив сделать с собой несколько прекрасных кадров, неотступно кружил стервятник. Видимо, поблизости было гнездо, а может и недоеденная падаль. Мы не стали ему докучать и двинулись на выход. Уже у выхода увидели, как из совершенно гладкой горной стенки вылезает своим покатым боком шар-конкреция.
Так и идет процесс обрушения этих гор. Ветры, зимняя влага, эрозия, образование конкреций словно бы расшатывают гору изнутри, и она начинает идти трещинами. Трещины преобразуются в расщелины, и под собственным весом от горы откалываются гигантские куски. Часть из них падает, заваливая цирк гранеными осколками, будто друзами минералов, часть остается стоять и обветривается до столбов. Впрочем, и те не вечны.
На спуске мы повстречались с «лексусом». Двое казахов поздоровались с нами, поинтересовались, не потеряли ли мы дорогу, не нужна ли нам помощь, и, убедившись, что с нами все в порядке, упылили к своим баранам.
А уже через полчаса в степи, выбрав ровную площадку, на виду у всех окрестных гор, мы разбивали лагерь. Это была первая наша, долгожданная, палаточная ночевка, и по этому поводу состоялось всенародное ликование.
Из машины были извлечены все наши пожитки: палатки и все, что к ним прилагается, столик и кресла, все наши припасы, алкоголь и гитара. Казалось, сейчас грянем! Однако всё было не то. Ужин не елся, алкоголь не пился, песни не пелись. Лишь хорошо шел чай с сушеной клюквой и изюмом вприкуску с молчанием.
Ночь накатила длинным языком прибойной каспийской волны и словно слизала все наносное и суетное. И мы оказались в открытом космосе без скафандра. Звезды висели в немыслимом количестве низко-низко и плотно-плотно, будто абразив на наждачной бумаге. И шкурили этим наждаком наши затылки, и продирались, легко счищая твердую плоть, прямо к тем потаенным человеческого вместилища укрытиям, где живет лишь всякое переживаемое – счастье ли, беда ли.
Вокруг была бескрайняя степь, но она ощущалась лишь ногами, твердой какой-то опорой. Не видно было ни черта. Были лишь мы, была степь, необъятная, как вся земля, и все это плыло в вечном космосе. Наше сегодня и сейчас, этот извечный неосмысленный материк, всплыл надо всем, отчалил от земной поверхности и стал во вселенной новым небесным телом, новым ковчегом.
Неподалеку всхрапывали и перетаптывались то ли лошади, то ли верблюды – значит, все верно, негоже всходить на ковчег лишь самим собой, нужна и всякая иная тварь.
Где-то вдалеке уходила в небо яркая вспышка. Может, это был лишь свет фар блуждающего по степи пастушьего «лексуса», а может это на далеком Байконуре очередной скальпель космической ракеты кромсал непроглядную брюшину неба, в великом этом кесарении помогая рождению новых отгадок ли, тайн…
Но это был другой мир. Там была та же степь, но той степи требовалось вспороть небо, чтобы добраться до космоса. А здесь, на Мангышлаке, космос был прямо над нами и оглаживал бескрайностью и вечностью наши макушки. И стоило лишь привстать, чтобы окунуться в него, как в туман.
И разве не для этого мы путешествуем, чтобы вдруг, где бы и в каких обстоятельствах мы ни оказались, в одночасье понять, что космос всегда рядом, всегда с тобой. И чтобы его достичь, нужно просто приподняться, возвыситься – усилием ли, мыслью, раскрытием ли души, избавлением ли от скверны…
Итого за день 490 км. Всего 3440 км.
День 8
Явление концерта
Разбудил меня громкий писк. Пищало повсюду. За, перед и под палаткой. К писку примешивался гвалт, однозначно птичий, а писк я определить не мог.
Вообще, степь была полна всякими звуками. То раздавался треск хитиновых крыльев какого-то насекомого, то начинали носиться вокруг нагревающейся с восходом палатки мошки. Издалека доносилось ржание и блеянье. Это табуны и отары совершали свой пастбищный кругоход, и не было им до нас никакого дела. Все узнавалось мной по звуку. Оставался писк.
На часах было шесть утра. Тент палатки уже начинал фонить теплом, как нагретая сковорода без масла. Солнце на Мангышлаке брало все в оборот без раскачки. Выбравшись из палатки, я обнаружил источник писка. Оказывается, мы обосновались в месте расселения колонии сусликов-пищух. Сусликами их называют из-за несомненной схожести. На самом деле эти малыши вовсе не грызуны, а ближайшие родственники зайцев. Хотя все повадки у них, как у грызунов. Отличить навскидку их можно потому, что пищухи никогда не встают столбиком, как те же суслики.
И теперь эти маленькие зверьки сновали повсюду, задорно между собой пересвистываясь. Завидев меня, они исчезли. Я не успел моргнуть – взмах ресницами – и их не стало. Немного знакомый с повадками этих зверьков, я решил не обращать на них никакого внимания и вскоре, не успел я вскипятить на горелке чаю, их бойкий свист опять разнесся по всей округе.
Напившись чаю, я взял фотоаппарат и пошел к ближайшей горе. Прогулка моя заняла около часа. Я прошел сухое русло ручья, поросшее по берегам астрагалом и саксаулом, побродил по осыпям у подножия горы. Заметив движение, навел зум фотоаппарата. Горная куропатка-кеклик споро улепетывала от меня вверх по склону. Эти красивые птицы вообще славятся тем, что до последнего убегают от преследователя по земле, не взлетая. Вскоре мы разминулись.
Гуляя дальше, я обнаружил несколько расколотых конкреций и с интересом изучил их сердцевину. Наткнулся на кости верблюда – огромные костомахи ног и крохотный в сравнении с ними череп. Подумал о бренной верблюжьей
