Жюль Верн - Возвращение на родину
Все это так! Однако этот брак, которого все мы так желали, который я видел в своих мечтах… был ли этот брак немца с француженкой возможен теперь, когда между двумя государствами объявлена война?..
Честно говоря, я не осмеливался взглянуть правде в глаза, да и не я один сознавал всю серьезность ситуации. В данный момент в обеих семьях тщательно избегали говорить на эту тему. Все чувствовали навалившуюся на нас давящую тяжесть. Что-то будет?.. Теперь я не мог представить себе, какой оборот примут события, и изменить их ход было не в нашей власти!
Двадцать шестого и двадцать седьмого июня ничего нового не произошло. Через город по-прежнему проходили войска. Только мне показалось, что полиция усилила наблюдение за домом госпожи Келлер. Несколько раз я повстречал агента Калькрейта — ноги колесом. Он бросал на меня взгляды, за которые непременно получил бы хорошую оплеуху, если бы я не боялся осложнить наши дела. Это наблюдение не давало мне покоя. Его объектом являлся главным образом я. Поэтому я был как на иголках, да и семью Келлер тревожили те же переживания, что и меня.
Было заметно, что барышня Марта частенько плачет. Что касается господина Жана, то чем больше он сдерживался, тем больше страдал. Я наблюдал за ним. Он становился все мрачнее. Молчал в нашем присутствии. Держался в стороне. Во время визитов к господину де Лоране его словно угнетала какая-то мысль, которую он не решался высказать, иногда казалось, что он вот-вот заговорит, но он только еще плотнее сжимал губы.
Вечером 28 июня мы сидели в гостиной господина де Лоране.
Собраться нас всех попросил господин Жан. Он хотел, как он сказал, сообщить нам нечто, не терпящее отлагательства.
Мы пробовали говорить о том о сем, но разговор не клеился. В воздухе висело тяжелое предчувствие — предчувствие, которое всех нас томило, как я уже заметил, с момента объявления войны.
В самом деле, объявление войны усугубило и без того существовавший барьер между двумя нациями. В глубине души мы все хорошо понимали это, но больше всех это обстоятельство задевало господина Жана.
Хотя то был канун свадьбы, никто не заговаривал о ней.
Тем не менее, если ничего не изменится, Жан Келлер и барышня Марта завтра отправятся в церковь, чтобы войти туда женихом и невестой, а выйти мужем и женой, связанными брачными узами на всю жизнь!.. Но обо всем об этом — ни единого слова!
Марта встала, подошла к господину Жану, стоявшему в углу комнаты, и с волнением в голосе, которое тщетно старалась скрыть, спросила:
— Так что же случилось?
— Марта! — воскликнул господин Жан с таким глубоким отчаянием, что ранил мне сердце.
— Говорите, Жан, говорите, — продолжала Марта, — как бы горько ни было то, что вы собираетесь сказать!
Господин Жан поднял голову. Он почувствовал себя заранее понятым.
Нет! Проживи я сто лет, я и тогда не забуду этой сцены во всех подробностях!
Господин Жан, стоя перед невестой и держа ее руку в своей, сделал над собой усилие и промолвил:
— Марта! Пока между Германией и Францией не была объявлена война, я мог мечтать сделать вас своей женой. А сегодня мое отечество и ваше вот-вот вступят в борьбу друг с другом, и теперь отрывать вас от вашей родины, от вашей французской нации женитьбой на вас… я уже не смею… я не имею на это права!.. Я бы потом всю жизнь каялся в этом!.. Вы понимаете меня… Я не могу…
Как это уразуметь? Бедный господин Жан! Он не находил слов! Но ему необходимо было говорить, чтобы заставить себя понять!
— Марта, — продолжил он, — скоро нас будет разделять пролитая кровь — ваша, французская, кровь!..
Госпожа Келлер, выпрямившись в кресле и опустив глаза, не осмеливалась взглянуть на сына. Легкое дрожание губ, судорожно сжатые пальцы — все говорило о том, что ее сердце готово разорваться.
Господин де Лоране уронил голову на руки. Из глаз моей сестры текли слезы.
— Те, к кому я принадлежу по национальности, — снова заговорил господин Жан, — пойдут на Францию, на страну, которую я так люблю!.. И, кто знает, не буду ли и я вскоре призван встать в их ряды…
Он не докончил. Его грудь вздымалась от душивших его рыданий, которые он сдержал нечеловеческим усилием, ибо мужчине не подобает плакать.
— Говорите, Жан, — сказала барышня де Лоране, — говорите, пока я еще в силах вас слушать!
— Марта, — отвечал он, — вы знаете, как я люблю вас!.. Но вы француженка, и я не имею права сделать вас немкой, сделать вас противницей…
— Жан, — промолвила барышня Марта, — я тоже люблю вас! И что бы ни случилось в будущем, чувства мои не изменятся! Я люблю вас… и всегда буду вас любить!
— Марта, — воскликнул господин Жан, упав к ее ногам, — дорогая Марта, слышать от вас это и не мочь сказать вам: «Да, завтра мы идем в церковь! Завтра вы будете моею женой, и ничто уже не разлучит нас!» Нет… это невыносимо!..
— Жан, — сказал ему господин де Лоране, — то, что кажется невозможным теперь…
— …станет возможным потом! — воскликнул господин Жан. — Да, господин де Лоране!.. Эта отвратительная война кончится! Тогда я вновь обрету вас, Марта!.. И смогу с чистой совестью назваться вашим мужем!.. О, как я страдаю!..
И, поднявшись с колен, несчастный закачался, готовый рухнуть.
Марта приникла к нему и голосом, преисполненным нежности, проговорила:
— Жан, я могу сказать вам только одно! Когда бы мы ни встретились, вы найдете меня такой же, как сейчас!.. Я понимаю чувства, заставляющие вас поступить таким образом!.. Да, я вижу: между нами в данную минуту — пропасть!.. Но, клянусь Богом, если я не буду вашей, то никогда не буду ничьей… Никогда!
Госпожа Келлер в неудержимом порыве привлекла Марту в свои объятья.
— Марта, — сказала она, — поступок моего сына делает его еще более достойным тебя! Да… потом… уже не в этой стране, из которой я хотела бы уехать, а во Франции… мы снова увидимся! Ты станешь мне дочерью… моей настоящей дочерью! И если сын мой — немец, то ты заставишь его простить мне это!
Госпожа Келлер произнесла эти слова с таким отчаянием в голосе, что господин Жан прервал ее, бросившись к ней и воскликнув:
— Мама!.. Мама!.. Мне не в чем упрекнуть тебя!.. Разве я изверг…
— Жан! — сказала Марта. — Ваша мать — это и моя тоже!
Госпожа Келлер открыла свои объятия, прижав к сердцу их обоих. Если обстоятельства помешали свершиться браку в глазах людей, поскольку сделали его невозможным, то перед Богом, по крайней мере, он был заключен. Теперь оставалось только сделать последние приготовления, чтобы отправиться в путь.
И действительно, в тот вечер было окончательно решено, что мы покинем Бельцинген, Пруссию и эту Германию, где объявление войны делало положение французов невыносимым. Процесс теперь уже не мог удерживать семейство Келлер. Впрочем, очевидно, что судебное разбирательство затянется до бесконечности, а ждать мы не могли.
