Джон Теннер - Тридцать лет среди индейцев: Рассказ о похищении и приключениях Джона Теннера
Вот почему молодой индеец, ранивший отца, остался с нами хотя Нет-но-ква и предупреждала его об опасности угрожавшей ему на реке Ред-Ривер, где у ее мужа много влиятельных родичей, которые захотят отомстить за него. Но отец не умер.
Прибыв в Со-Сент-Мари, мы сложили все вещи в небольшое торговое судно фактории, направлявшееся к северному берегу озера Верхнее, и последовали за ним в наших каноэ. Ветер был попутный; мы двигались быстрее судна и прибыли к портиджу[39] на десять дней раньше. Наконец и торговое судно бросило якорь на некотором расстоянии от берега; отец и его два сына, младший, Ва-ме-гон-э-бью (Украшающий Себя Перьями), и старший, Ке-ва-тин (Северный Ветер), перегрузили наши вещи. Спрыгнув в трюм, Ке-ва-тин ударился коленкой об узел веревки, которой был перевязан тюк с товаром, и нанес себе рану; от этого ему не суждено было оправиться. Ночью колено страшно распухло, а на следующий день брат уже не мог выйти из палатки. Через 8—10 дней мы шли по большому волоку, причем брата пришлось нести на плечах, положив его на одеяло, прикрепленное к двум палкам. Но ему было так плохо, что приходилось часто останавливаться, и это нас задерживало. Свои каноэ мы оставили в фактории; и, дойдя до другого конца волока, затратили несколько дней на изготовление небольших лодок[40]. Когда они были уже почти готовы, отец послал меня с одной из своих жен обратно в факторию за какими-то забытыми там вещами. На обратном пути мы встретили двух мальчиков, которые велели нам идти быстрее, ибо отец лежал при смерти и хотел посмотреть на меня в последний раз. Войдя в палатку, я понял, что теперь отец действительно скоро умрет, так как, увидев меня, он не мог произнести ни единого слова. Через несколько минут его дыхание остановилось.
Рядом с отцом лежало его ружье, которое он совсем недавно держал в руках, чтобы застрелить молодого индейца, ранившего его в Маккинаке. Утром, когда я уходил к волоку, он, казалось, чувствовал себя хорошо. Мать рассказала мне, что муж ее стал жаловаться на боль только после полудня. Отец вошел в палатку со словами: «Все же я должен умереть. Но так как я ухожу, со мной уйдет и юноша, виновный в моей смерти. Я надеялся прожить достаточно долго, чтобы вырастить из вас мужчин, но приходиться умереть, оставляя вас в нищете, и некому будет позаботиться о вас». С этими словами он пошел к выходу, чтобы застрелить молодого человека, сидевшего у входа в свою палатку, но Ке-ва-тин заплакал и проговорил: «Отец, будь я здоров, я помог бы тебе убить этого человека, а после его смерти защитил бы моих младших братьев от мести его друзей; но ты же видишь мое состояние, я тоже скоро умру. Мои братья еще молоды и слабы; если ты прикончишь этого человека, нас всех убьют». Отец ответил: «Сын мой, я слишком сильно тебя люблю, чтобы отказать тебе в какой-либо просьбе». С этими словами он вернулся в палатку, сказал еще несколько фраз, спросил, где я, велел тотчас найти меня и умер.
Мать купила у белых купцов гроб, в котором тело моего отца на повозке доставили к фактории у Большого волока (Гранд-Портидж); там его похоронили на кладбище белых. Покойного сопровождали двое сыновей и юноша, виновник несчастья. Один из братьев чуть не убил его, но другой перехватил руку, уже занесенную для удара.
Вскоре после смерти отца мы снова двинулись в путь к Ред-Ривер. Брата Ке-ва-тина, как и прежде, несли на носилках, когда приходилось оставлять каноэ. Мы миновали уже два волока и подошли к третьему, называвшемуся Мус, когда Ке-ва-тин сказал нам: «Дальше следовать я не могу. Здесь я умру». Нет-но-ква решила остановиться, а наши спутники тронулись дальше, причем часть нашей семьи тоже примкнула к индейцам, уходившим к Ред-Ривер. В лагере остались только Нет-но-ква, одна из молодых жен Тау-га-ве-нинне, старший брат Ва-ме-гон-э-бью, Ке-ва-тин да я, самый младший из всех. Когда мы остановились на берегу озера Мус, вода которого так же холодна и чиста, как в озере Верхнем, лето было в самом разгаре, ибо ягоды уже поспели. Озеро Мус – маленькое и круглое; как бы далеко ни удалялось каноэ от берега, его всегда было видно. Только двое из нашей группы были в состоянии охотиться. Но я был еще очень молод и у меня не было охотничьего опыта. Вот почему мы боялись, что, оставшись одни, будем нуждаться во всем необходимом. Мы захватили с собой сеть, которой пользовались в Маккинаке. Поставив ее, в первую же ночь поймали около 80 форелей и белой рыбы. Ознакомившись с местностью получше, мы сумели добыть шесть бобров, несколько выдр и виверр [виверра цибетовая (Castor zibethicus). – Ред.]. Кроме рыбы и дичи, у нас были еще небольшие запасы кукурузы и жира, так что жили мы совсем неплохо. Но когда стали приближаться холода, Нет-но-ква сказала, что зима будет длинной и лютой и что она не рискует остаться здесь, так как поблизости нет ни индейцев, ни белых. Ке-ва-тин совсем расхворался и так ослабел, что мы добирались до волока очень медленно. Когда мы туда прибыли, вода начала уже замерзать. Брат прожил еще один-два месяца после нашего приезда и умер в начале зимы. Старая индианка похоронила его рядом с мужем, повесив над могилой один из своих флагов[41].
С усилением морозов начались лишения. Мы с Ва-ме-гон-э-бью не были в состоянии добывать столько дичи, сколько нам требовалось. Ему исполнилось 17, а мне 13 лет. Между тем дичи там было мало. С каждым днем становилось все холоднее, и мы покинули факторию и поставили нашу палатку в лесу, где было легче раздобыть дрова. Мы с братом делали все что только могли, чтобы не умереть с голоду.
Охотясь, мы уходили обычно за два-три дня пути от стоянки, но часто приносили домой ничтожное количество мяса. На одной из наших охотничьих троп мы соорудили себе из кедровых веток заслон от ветра, за которым так часто разводили огонь, что сильно высушили его; однажды, когда мы спали, заслон загорелся. Пересушенные ветки кедра взрывались, как порох, но, к счастью, мы отделались небольшими ожогами. На обратном пути, еще далеко от лагеря, мы должны были переправиться через реку с таким бурным течением, что вся она никогда не замерзала. Было холодно, деревья трещали от мороза, и все же мы провалились под лед – сначала я, а потом брат. Пытаясь выбраться на льдину, он вымок до нитки, а я промочил только ноги выше колен. Руки у нас так закоченели от холода, что прошло много времени, прежде чем удалось снять лыжи[42]; к тому же наши мокасины и высокие кожаные гамаши-ноговицы[43] затвердели на морозе, как только мы выбрались из воды. Брат совсем пал духом и заявил, что умрет. Трут мы тоже промочили а поэтому, выйдя наконец на берег, не могли зажечь огонь. Мокасины и ноговицы так одеревенели на морозе, что мы не могли двигаться; тут и мне стало казаться, что пришел наш последний час. Но я не был похож на своего индейского брата и не хотел покорившись судьбе ожидать смерти. Я все время старался как можно больше двигаться, а он улегся на сухом месте на берегу, откуда снег сдуло ветром. Наконец мне удалось найти кусочек совсем сухого гнилого дерева, которым я воспользовался как трутом, и, на наше счастье, развел огонь. Мы тотчас занялись оттаиванием и сушкой мокасин, а как только они немного просохли, надели их, чтобы набрать топлива для большого костра. К ночи мы уже развели хороший костер, платье просохло; хотя есть нам было нечего, нас это не беспокоило после тех мучений, которые мы испытали, дрожа от холода. На рассвете мы тронулись в путь и вскоре встретили мать, захватившую с собой сухую одежду и немного пищи. Нет-но-ква ждала нас домой к закату прошедшего дня, но знала, как трудно переправляться через бурную реку. С наступлением темноты она уже не сомневалась в том, что мы провалились под лед. Тогда она собралась в путь, прошла всю ночь и действительно встретила нас недалеко от места происшествия.
