Йозеф Кац - Таллин. Любовь и смерть в старом городе
Благодарные отцы города навсегда увековечили имя своей покровительницы на карте Таллина. А затем — разбили полученную в пользование землю на сорок девять земельных участков, разыгранных между ратманами и гильдейскими старейшинами.
Полученные наделы вскоре были обнесены изгородями и превращены в загородные сады. К концу шведского времени пятнадцать из них стали летними усадьбами — предшественницами тех, что носили позже имена бюргерских жен.
Следует отметить, что сама королева Кристина замужем так никогда и не была, хотя претендентов на руку и сердце дочери монарха-полководца, «Северного льва» Густава II Адольфа, правительницы динамично развивающейся сверхдержавы тех лет, хватало.
Кристина отказала всем, открыто заявив, что намерена хранить вечное девство по примеру королевы Елизаветы Английской. А в двадцать восемь лет и вовсе официально отказалась от престола.
Покинув родину инкогнито, в мужском платье, она после долгого путешествия добралась до Рима, где еще раз шокировала всю Европу — отреклась от протестантизма в пользу католичества.
Сложно даже представить себе, какие сплетни и пересуды породили известия об эскападах бывшей королевы-благодетельницы в провинциальном Ревеле середины XVII века…
Вершина любви: детский город
Таллин — если судить по его названию — город датский. Однако назвать его детским оснований имеется предостаточно.
В самом деле: где, как восклицал некогда киногерой, теперь те датчане? С детьми же в Таллине встретишься на каждом шагу: в оформлении фасадов, в топонимике, в городских преданиях.
Если верить им, дети не просто жили в городе во все времена, но и принимали самое непосредственное участие в формировании его архитектурного облика — правда, не всегда по собственной воле.
* * *Город, выросший на берегу Таллинской бухты, большую часть своей биографии мечтал стать островом — частью суши, со всех сторон окруженной водой.
К середине восемнадцатого столетия мечта эта практически осуществилась: ломаная линия городского рва замкнулась вокруг бастионов, равелинов и куртин, укрепляя в горожанах чувство собственной безопасности.
Специалисты и по сей день спорят — был ли год, когда все отрезки Таллинского рва оказались одновременно заполнены водой. Фольклор в спор не ввязывается — он старается объяснить, почему «островной» период в истории города оказался столь недолгим.
Рассказывают, что как-то на закате летнего дня горожане прогуливались на крепостных валах: в мирное время комендант Ревеля вполне дозволял это. Чинно вышагивали отцы семейств, степенно совершали моцион старики, щебетала молодежь, дурачилась ребятня.
Вечернюю идиллию нарушило появление незнакомца, самим обликом выделявшегося на фоне беззаботной публики. Чем-то древним, суровым, тревожным веяло от него — словно из средневекового могильного склепа, ненароком вскрытого при ремонтных работах.
Погруженный в собственные мысли, словно не замечая вокруг себя ничего, рыцарь в монашеской рясе поверх лат неспешно поднимался к замку Тоомпеа. Внезапно окаменевшее лицо его перекосила гримаса не то ужаса, не то презрения.
Гость из мрачного Средневековья прислушался. До него доносился возмутительный детский смех, живой и пронзительный: мальчик с девочкой развлекали себя тем, что бросали в подернутый тиной и ряской городской ров камешки.
Увидав рыцаря, они и не подумали испугаться. А когда тот подошел поближе, то и вовсе начали потешаться над его старомодным, показавшимся им таким смешным и нелепым одеянием.
Возмущению призрака не было предела. Он простер над детьми свою закованную в броню длань и произнес: «Изменить вашу судьбу я не в силах, но за непочтение ко мне поставлю у нее на пути преграду. Небесами вам суждено быть вместе. Но соединиться навек вы сможете не раньше, чем собственноручно засыплете городской ров доверху и не сроете крепостные валы до основания!»
Пророкотал так — и сгинул без следа. А беззаботные дети вернулись к своей забаве, не понимая, что она стала их проклятьем: кидать камешки в воду придется им до скончания века.
* * *Звучит невероятно, но непосредственная связь между судьбой городских укреплений и юными горожанами в Таллине и вправду существует. Хоть и не столь драматическая, как повествует легенда.
В 1823 году группа горожан обратилась к магистрату с просьбой: создать в городе парк — слишком уж далеко и неудобно было добираться до аллей Кадриорга в пору не знавшую общественного транспорта.
Просьба была подкреплена обещанием оплатить все работы по созданию будущего зеленого оазиса за счет ходатайствующих. Городские власти дали добро — и летом того же года у Харьюских ворот возник так называемый Детский сад.
Для его создания пришлось срыть часть вала, прикрывающего южные подступы к городской стене, — впрочем, он давно уже морально устарел и потому не рассматривался военно-инженерной командой города всерьез.
Сад, вернее — парк, как и следует из его имени, предназначался прежде всего для прогулок самых юных горожан под присмотром бонн и гувернанток. Но вскоре его облюбовали для себя и таллинцы, определенно вышедшие из нежного возраста.
Изящными манерами они явно не обладали: спустя пять лет после открытия в единственной городской газете даже пришлось публиковать правила поведения в парке: не ломать ветки, не лазать по деревьям, не обрывать листву с кустов.
На протяжении второй половины XIX века Детский сад несколько раз приводили в порядок, пытаясь выдворить за его пределы нежелательных посетителей: выпивох с ближайшего Сенного рынка и дам сомнительной репутации.
Самая масштабная кампания была проведена в 1884 году, когда изрядно разросшиеся кусты проредили, а также установили летней павильон, «чтобы в случае дождя детям было укрытие», как трогательно поясняла газета.
Топоним Детский сад существовал в повседневной речи таллинцев еще и в начале двадцатых годов XX века, десятилетием позже он превратился в достояние историков и краеведов.
Парк же частично уцелел: несколько вековых деревьев, растущих у северной стены Яановской церкви на площади Вабадусе, — живая память о нем.
* * *Сама идея создать в городе место, предназначенное именно для детей, — свидетельство глобальных перемен в сознании европейцев Нового времени.
Средневековью подобная мысль попросту не могла прийти в голову: в ребенке видели лишь «уменьшенную копию» взрослого. Слабую физически, а потому, как бы цинично это ни звучало, — ценимую значительно меньше.
