Дмитрий Шпаро - К полюсу!
«С 18 апреля сделали 130 ходовых часов. Это десять часов непрерывной ходьбы каждый день. Очень тяжело. Но и очень приятно. За это время прошли 360 километров. До полюса меньше шестисот. Наших сил и воли хватило на те испытания, которые мы уже перенесли, хватит их и на те испытания, которые мы встретим в дальнейшем».
Вадим определял число переходов, оставшихся до ночлега, количеством «планируемых» падений и надеваний рюкзака. Другой — общей — «единицей измерения» числа переходов было желание поесть, а попросту голод.
Рахманов стонет:
— Вечером не наелся. После ужина жду завтрака, потом обеда, а после обеда опять ужина.
Кажется, он острее всех переживает голод. Против слов «голод» и «недоедание» Хмелевский категорически возражает, ибо «питаемся мы хорошо».
— Выражайтесь точнее, — учит Юра. — Правильнее говорить: хочется есть.
Первый утренний переход в нашей компании считается легким, потому что он первый. Второй хорош тем, что после него дежурный дает галету и кусочек сахара. Третий самый лучший, во-первых, он как бы вершина: подъем сменяется спуском, ведь до обеда остаются только два перехода, а во-вторых, после него мы получаем 25 граммов колбасы, 15 граммов шоколада и две галеты. Этот привал называется «колбасно-шоколадным». Четвертый этап хорош потому, что он предпоследний, а пятый просто замечательный — после него обед.
В 1972 году, отправляясь через пролив Лонга, мы взяли продуктов и бензина на 25 дней. Вес рюкзаков был 51 килограмм — предельный, по нашему мнению, для перехода на лыжах по льдам. Дневной рацион участника весил 980 граммов. В 1976 году в переходе от острова Врангеля к станции СП-23 мы рассчитывали закончить путь за 23 дня и к рациону добавили 70 граммов. Пайки наши были вполне достаточными для выполнения всех работ, но ощущение голода на маршруте не покидало.
Перед полюсным переходом возникли вопросы. Продукты берем на 14—16 дней плюс неприкосновенный запас на 2—4 дня. Рюкзак весит 45 килограммов. До предельного веса остается резерв в 6 килограммов. Так как, возьмем продуктов побольше или пойдем с «легкими» рюкзаками?
Дилемму решили в пользу «малого» стартового веса. А потом стали жалеть.
После первого сброса Хмелевский предложил увеличить дневной рацион на 150 граммов, заплечный вес при этом возрастал на 2 килограмма. Мнения резко разделились, все спорили и ссорились, но тем не менее эксперимент начался и оправдал себя.
Имеется обширная программа по питанию: использование специальных белковых добавок, витаминов и так далее. Однако создается впечатление, что и многие другие, вставшие именно перед нами, проблемы и найденные решения могут оказаться интересными для специалистов, Во-первых, общее увеличение рациона, причем главным образом за счет роста потребления углеводов (в нашем прежнем рационе количество жиров, как многие считали, было рискованно большим). Во-вторых, изменение рациона от марта к маю, от морозов к «теплу», от старта к финишу. В-третьих, организация дополнительного питания во время дней отдыха, приуроченных к сбросу в лагерь парашютов. Это дополнительное питание, конечно, очень важно для нас, но правильно его наладить, как мы убедились, весьма трудно.
Маленькие порции еды в промежутках между пятидесятиминутными переходами мы называем перекусами. Послеобеденные перекусы похожи на утренние. В обед каждый получает 110 граммов сублимированного творога, 50 граммов сала, ржаной сухарь, 3 галеты, 7 кусков сахара и шоколадную конфету. Ужин: гречневая каша с молоком, топленым маслом и сублимированным мясом, сахар, галеты, чай. На завтрак то же, что и на ужин, но гречневая крупа заменяется геркулесом, а вместо чая иногда кофе.
Неискушенному человеку представить себе наши горячие блюда трудно: молоко и мясо редко совмещаются в городской кухне. А количественный состав такой: 100 граммов крупы, 50 граммов сухого молока, столько же топленого масла и столько же мяса на каждого.
Можно с уверенностью сказать, что наши супы (или скорее каши — как правильно?) по калорийности не уступают самым лучшим сортам пеммикана прошлых лет, а по качеству, вероятно, превосходят их.
...Часто бывает, что радиосвязь вечером затягивается. Парни засыпают. Толя, отдав мне радиостанцию, тоже похрапывает, а сам я будто нахожусь в другом мире: радуюсь, горячусь, утешаю, хвалю или ругаю наших базовых радистов. Переговоры с Лабутиным и Федором Склокиным я очень люблю и ценю. Никогда не покидает меня ощущение, что мы во всем великолепно понимаем друг друга, а это ведь главное в общении. Непонимание вызывает такую тоску, такую подавленность, тогда как понимание наполняет счастьем.
В предпраздничные предмайские дни и без того большой объем работ в эфире резко возрос. Рахманов, полный скепсиса и даже пессимизма, день за днем пишет в дневник «жалобы»: «Как всегда, затянулась связь, сейчас 0 часов 35 минут, а адмирал и не думает закругляться». (Адмирал — это я.) «Радиосвязь опять ломала все распорядки. Уже 23.30, а конца не видно. Вставать все равно нужно в 5.30». «Радиосвязь — основной бич нашего бытия сейчас». Но радиосвязь не только бич, но и источник вдохновения. Множество поздравлений послали мы друзьям экспедиции. И, в свою очередь, получили по эфиру немало добрых слов.
21 апреля пришла телеграмма от первого секретаря ЦК ВЛКСМ Б. Н. Пастухова: «В канун 109-й годовщины со дня рождения В. И. Ленина от имени 38-миллионного Ленинского комсомола желаем вам, дорогие друзья, отличного здоровья, ровного льда, попутного дрейфа. Верим в ваше мужество, высокий патриотизм. Пусть на пути к Северному полюсу вам по-прежнему не изменяют выдержка и хладнокровие. Ждем вас с победой!» Нам дороги эти слова. Мы должны быть безупречны. Выдержка и хладнокровие — это действительно то, чего нам следует пожелать. Если я задам моим друзьям вопрос, каждому в отдельности — боишься ли ты, что тебе неожиданно на несколько секунд изменят выдержка и хладнокровие, по-моему, ответ будет один и тот же: боюсь.
Нет, нет, Володя Рахманов, ты не прав, говоря, что радиосвязь — бич. Это слово надо понимать совсем в ином смысле: оно нас не ранит, а подгоняет, мобилизует. На нас смотрит вся страна, и радиосвязь — это связь с ней. Мы не имеем права не выдюжить.
А потом заметил ли ты, что Юра — наш мудрец Юра — после апрельских дней отдыха захандрил. Причина была такая: не пришло письмо из дома, а в желанной передаче «Голоса родных» супруга Рита не упомянула о маленьком сынишке Пете. Рассказала про старшую Аню, рассказала про младшую Олю и ни слова о Пете. Неспроста или случайно? Ты видел, как Юру это мучило? Сильнее, чем рюкзак, острее, чем меня непонимание Шишкарева. Вслушайся: мучит, му-чит, мутит разум, мешает жить. И я попросил (ты знаешь ведь об этом), чтобы Рита сообщила о Пете, хотя вообще радио, по обшей договоренности, мы не загружаем личными телеграммами. И вот пришло чудесное радиописьмо от Риты, которое стало для нашего научного руководителя живой водой:
