Генри Мортон - Шотландия: Путешествия по Британии

За время своих многочисленных странствий я стал крупным специалистом по маленьким сельским гостиницам и постоялым дворам. Отличить хорошую гостиницу от плохой совсем несложно: достаточно заявиться в десять часов вечера и робко спросить насчет ужина. Плохая гостиница сурово хмурит брови (порядочные люди, мол, по ночам не бродят!), выставляет форпост в виде недовольной заспанной горничной и спешит захлопнуть буфет прямо у вас перед носом. В отличие от нее хорошая гостиница встречает радушной улыбкой и сокрушается по поводу утомительного путешествия, которое вам довелось проделать. Она тут же спрашивает, что вы желаете на ужин — яичницу или жареную треску? А может, сэр предпочтет кусочек ветчины или немного супа, все разогреется буквально в две минуты! Именно такой прием ждал меня на самом кончике этого скалистого шотландского носа. Поужинав, я поднялся в свой номер — маленькую опрятную комнатку, где в камине уже жарко пылали торфяные брикеты. Они наполняли помещение чисто гэльским запахом, живо напомнившим мне Коннемару и Арисайг. А еще на память пришли все те славные черноглазые люди, мужчины и женщины, которых я встречал в пути. Так что, несмотря на усталость, я сел поближе к огню и углубился в свои записи.

Над каминной доской висела картина, которую я не видел уже много лет. На ней была изображена коленопреклоненная женщина, горько рыдавшая у ног мужчины. Красавец с волевым подбородком, похоже, не обращал никакого внимания на ее страдания; он рассеянно смотрел куда-то в пространство. Картина называлась «Поверженный кумир». Полагаю, в свое время это «проблемное» полотно поставило в тупик не одного викторианского джентльмена, члена Королевской академии. Но еще больше оно интриговало и озадачивало меня, ибо в детстве я принужден был часами рассматривать его репродукцию на стене своей детской. Помню свое искреннее волнение: почему женщина плачет? И почему мужчина так суров к ней? Прошло много лет, и вот в маленькой уютной комнате я снова гляжу на эту картину, но уже без прежнего недоумения.

Было чуть больше шести, когда я вышел из гостиницы и огляделся. Погода стояла солнечная, но ветреная. Здание было построено на склоне холма, а всего в нескольких ярдах от него плескались волны Пентленд-Ферта. Прямо по курсу на севере маячили Оркнейские острова, издалека они напоминали стоящие на якоре корабли. Я знал, что крайний слева остров — это Хой, справа, соответственно, Саут-Роналдсей. Отсюда я мог разобрать зеленые долины и блестевшие на солнце прибрежные утесы. Гораздо ближе, всего в миле или двух от берега виднелся чудесный зеленый остров Строма.

Сам Джон-о’Гроутс расположился в довольно уютной, хоть и продуваемой всеми ветрами местности. Все вокруг чистенькое, подстриженное. Ровные дорожки ведут через поле, где стоят аккуратные стога сена, обвязанные веревками и для надежности обложенные камнями. Плоский пейзаж, особенно в сочетании с тяжелыми облаками, наверняка, должен был напоминать старому Йону де Грооту его родную Голландию.

Удивительно, что мы практически ничего не знаем о человеке, имя которого известно всему миру. Говорят, будто Йон де Гроот, в честь которого названа деревушка, был голландцем, который поселился в здешних местах — на самой оконечности Кайтнесса — во времена короля Якова IV. По слухам, он обслуживал паромную переправу на Оркнейские острова и прозвище свое «Джон-о’Гроутс» получил, поскольку плату брал в размере грота[19]. Однако по-настоящему голландец прославился благодаря своему необычному дому: рассказывают, будто он выстроил восьмиугольный дом с восемью дверями, и внутри якобы стоял восьмиугольный стол. Согласно легенде, сделал это бедняга Йон, чтобы положить конец бесконечным спорам между сыновьями (а их, как вы уже догадались, было восемь). В новом доме все сыновья могли одновременно войти в дом и сесть на равноценные места за столом, не оспаривая ничьего главенства. Другое объяснение, более приемлемое с точки зрения современного практицизма, гласит, что Йон де Гроот просто выстроил для своих пассажиров (напомню, дом стоял возле переправы) восьмиугольное убежище от местных суровых ветров.

Впрочем, не столь уж важно, какие функции исполняла первоначальная постройка, поскольку до наших дней от нее не сохранилось ни камня. Полагаю, нынешнее здание гостиницы было возведено много позже на месте разрушенного дома Йона де Гроота.

Недалеко стоит небольшая церквушка с белеными стенами. Говорят, именно там похоронен знаменитый голландец. Я не поленился осмотреть местную реликвию, которую мне представили как подлинный надгробный камень Йона де Гроота. Камень, по слухам, подняли с могилы и вмуровали в церковную стену. Что ж, все возможно, хоть я и не нашел тому подтверждения в неразборчивой надписи на плите. По правде говоря, я вообще не разобрал ни слова. Зато мне удалось обнаружить надгробие, удостоверявшее, что семейство Гротов действительно существовало и относительно благоденствовало в семнадцатом веке. Надпись гласила: «Здесь лежит Финдлей Грот. Дункансби. Похоронен 18 мая 1601 г. Spes altera Vita»[20].

Хочется отметить, что в Джон-о’Гроутс нет того ощущения «финальности», которое присуще другим знаменитым мысам — Лендс-Энду или, скажем, Малл-оф-Гэллоуэй. Строго говоря, он и не является самой северной точкой Шотландии. По крайней мере, расположенный неподалеку мыс Даннет-Хед на милю дальше выдается в пролив Пентленд-Ферт. По слухам, в тех краях бушуют настолько сильные штормы, что подхваченные волнами камни выбивают стекла в окнах местного маяка, расположенных на высоте 346 футов.

Я прогулялся по тропинке, которая убегала от гостиницы в поля. Привела она меня к зданию маяка на Дункансби-Хед, откуда открывался незабываемый вид на Оркнейские острова и Пентленд-Скерриз. Темно-голубые воды пролива местами вспенивались белыми волнами, по ним скользили фантастические тени от облаков. Воздух был настолько чист, что мне даже удалось разглядеть белую полоску прибоя у Оркнейских островов. Знаменитые Стэкс-оф-Дункансби, напоминающие по виду «Иглу Клеопатры», представляют собой три колонны из песчаника, стоящие в воде на некотором расстоянии от берега.

Я беседовал с одной дамой, приехавшей погостить в Кайтнесс. И хотя сейчас она проживала в Эдинбурге, детство провела в здешних краях и хорошо знала округу — от Джон-о’Гроутс до мыса Кейп-Рат. Мы сидели с ней на невысокой каменной стене неподалеку от Дункансби-Хед.

— Возможно, старые суеверия и вымерли во всей остальной Шотландии, — говорила она, — но здесь-то они процветают по-прежнему. Хотя железная дорога проходит всего в семнадцати милях от Уика, но сотни местных жителей никогда ею не пользовались и, откровенно говоря, не имеют к тому ни малейшей склонности. Помнится, не так давно двое наших знакомых из этой части Кайтнесса приехали в Эдинбург, и мой муж вызвался показать им город. А, надо сказать, люди эти никуда прежде не выезжали и поезда в глаза не видели. И как вы думаете, что их больше всего впечатлило в Эдинбурге? Слон в зоопарке! Смотрели как завороженные. Железная дорога, трамваи, толпы на улицах — все это оставило их равнодушными. Они целый день провели в зоопарке перед клеткой со слоном.