Джозайя Флинт - Хобо в России
Остается сказать несколько слов о причинах бродяжничества в России и о том, что делается для его искоренения. Религиозных нищих я обсуждать не стану, потому что они не считаются частью проблемы бродяжничества. Сословие горюнов — вот от кого особенно стремятся избавиться русские, и именно они соответствуют бродяжьему сословию в западных странах.
Основной причиной их падения является любовь к спиртному. Две трети мужчин и женщин могли бы стать уважаемыми людьми, если бы избавились от своей страсти к выпивке — но покуда это не произойдет, мне не видится никакой возможности для их исправления. Будучи религиозными, они крадут даже из церквей, когда ими овладевает жажда водки; в качестве работников они совсем бесполезны. Среди бродяг Санкт-Петербурга немало бывших механиков и поденных рабочих, которые прекрасно умеют заработать себе на жизнь, но теряют место за местом из-за своих дурных привычек. Получив недельный заработок, они тут же спускают все деньги на выпивку, после чего их выгоняют.
Помимо этих, исключительно частных причин, создавшееся положение могут объяснить некоторые экономические факты. Снижение железнодорожных тарифов привело к настоящему исходу крестьян в города — где, как им представляется, их ждет богатство и процветание. Нам в Америке кажется, что судьбу отверженных можно изменить, если удастся вернуть их в сельские районы и поселить на фермах, но Россия вполне убедительно доказывает, что одного этого недостаточно. Помимо деревенского воздуха и окружения, требуется еще что-то, что способно было бы перевесить все приманки и соблазны городской жизни. Российская жизнь показывает, что крестьянин, раз отведавший от этих соблазнов, никогда вновь не станет счастлив на ферме.
Власти ежегодно высылают из Санкт-Петербурга свыше семи тысяч крестьян-бродяг, но еще большее их число возвращается обратно. Известен случай, когда человека высылали сто семь раз, и всякий раз он возвращался. Учитывая, что большинство высланных перед отправкой домой снабжают новой одеждой, легко увидеть, каким бременем они являются для города (при том, что почти все они сразу же продают свою новую одежду). Такова одна из основных слабостей всех российских методов борьбы с бродяжничеством. Полиция возвращает бродяг в деревни, надеясь, что это отдалит их от соблазнов города, однако полицейские не могут удержать их в деревнях. Как только выпадает такая возможность, они бегут обратно в города, и вновь приходится тратиться на их высылку. Не так давно несколько губернаторов внутренних провинций обратились к полиции с просьбой не высылать бродяг, поскольку вернувшиеся разлагают своих деревенских товарищей.
Помимо высылки бродяги в родную деревню, существуют и более легкие наказания. При первом аресте в Санкт-Петербурге, бродяга предстает перед комиссией, которая допрашивает его и передает в ведение особого комитета, где снова происходит перекрестный допрос. Если бродяга сумеет доказать, что к нищенству его толкнуло одно только бедственное положение, его отсылают в организацию по призрению бедных на месте жительства. Если такой бродяга уже попадал несколько раз под арест, его немедленно ведут к судье, который назначает наказание: от месяца до трех месяцев тюремных работ, в зависимости от обстоятельств. Но это касается лишь бродяг, пойманных, так сказать, на горячем и имеющих удостоверение личности. Беспаспортные остаются в ведении полиции. Когда против них ничего не имеется и кто-либо готов выступить поручителем, их отпускают; в таком случае они должны запросить паспорт из родных мест и, получив его, могут оставаться в городе три месяца. В случае примерного поведения срок освобождения на поруки может быть продлен до девяти месяцев, однако после этого, за вычетом крайне убедительных причин, бродяга обязан вернуться в родную деревню.
Имеются реформатории и благотворительные учреждения на филантропических основах, занятые исправлением бродяг. Не так давно в крупнейших городах России был создан ряд рабочих домов, и на эти похвальные начинания возлагаются большие надежды. Нынешняя императрица приняла их под свой патронат; есть все основания полагать, что они получат достойную поддержку. Таким образом, прилагаются усилия к тому, чтобы обеспечить каждого бродягу возможностью трудиться; здесь, в этих испытательных лабораториях, горюн может показать, на что он способен. Он не обязан поступать в рабочий дом, но если окажется, что он знал о таком доме и продолжал нищенствовать, его ждет суровое наказание.
Принимают как мужчин, так и женщин, и они могут своим трудом заработать себе на хлеб. Ночлег приходится искать в другом месте, но детей можно днем оставлять в яслях при работном учреждении. Честь создания первого рабочего дома принадлежит отцу Иоанну Кронштадскому[27], однако лишь в самое последнее время они приобрели известность. При условии подобающего управления они могут совершить немало полезного; главный вопрос в России, как и везде, состоит в том, кто действительно является нуждающимся, и рабочие дома вполне могут помочь это установить. Пока неизвестно, насколько они преуспеют в сражении с профессиональным бродяжничеством в стране. Если полиция — всем известно, какой властью располагает российская полиция — не способна с этим справиться, стоит ли ждать многого от рабочих домов? Ничто, боюсь, не может полностью уничтожить этот класс в России. Сословие это слишком давнее, слишком укоренившееся, оно не сдастся без долгой борьбы, а в сердце каждого русского живут традиции, которые всегда будут помогать делу горюна. Русский князь, с которым я обсуждал возможность полностью избавиться от бродяг, заявил мне: «Об этом не может быть и речи. Мы все бродяги, все и каждый из нас. Аристократ, словно милостыню, выпрашивает улыбку царя, другие просят о почестях, должностях, денежной помощи и пенсиях, и эти побирушки — самые настойчивые из всех. Россия — страна подачек па chai[28] и никакие законы или императорские указы не смогут ее изменить».
Я встречаюсь с генералом Куропаткиным
От графа Толстого и Ясной Поляны далековато до генерала Куропаткина и Центральной Азии, но, вспоминая людей и нравы России, мне хотелось бы рассказать здесь о поездке в Центральную Азию осенью 1897 года. Причины поездки вновь были журналистскими, и я снова являлся гордым обладателем пропуска, позволявшего мне путешествовать по всем российским государственным железным дорогам, а не только частным линиям, как годом ранее. За этот второй пропуск мне следует благодарить князя Хилкова, министра путей сообщения. Он весьма заинтересовался моими странствиями и, узнав, что я подумывал о поездках в отдаленные области России, любезно вызвался попросить для меня у царя права трехмесячного свободного передвижения, «имея целью способствовать моим исследованиям». Когда вожделенную бумагу наконец доставили, я прочитал: «с императорского дозволения». Процедура, как мне показалось, сопровождалась множеством излишних бюрократических препон, но князь Хилков лично заверил меня, что должен по всей форме обратиться к царю. Возможно, он был прав, но бедному царю есть чем заняться, особенно в нынешние дни, и дел у него побольше, чем должно выпадать простому смертному. Видимо, трудится он слишком много, раз уж ему приходится заниматься подобными мелочами. Не удивлюсь, если его подстрелит какой-нибудь анархист. Ни единый железнодорожный начальник в Соединенных Штатах не смог бы совершить и доли того, чем якобы занимается царь на железной дороге, а ведь он к тому же управляет громадной страной, национальной церковью и крупнейшей в мире армией. Поэтому императорское дозволение не произвело на меня должного впечатления: полагаю, царь всего лишь кивнул головой или черкнул пером в ответ на просьбу князя Хилкова о пропуске.
