Юрий Федоров - Державы для…

Одним словом, Иван Варфоломеевич поступил истинно по-генеральски.

Шелихов торопил ватагу. И все же на острове Уналашка случилась задержка.

За зверем, как ни шумели многие, не пошли. Шелихов настоял на своем. Задержались по причине неожиданной. На второй день после встречи галиота «Симеон и Анна» Григорий Иванович послал Степана с товарищами осмотреть остров. Думал так: «Пока мы здесь на галиотах кое-что починим да подделаем для дороги, пускай посмотрят берега, проведают, какой зверь имеется и птица». Степан ушел, но к вечеру неожиданно вернулся. Уходили мужики на байдаре, а возвращались берегом. Байдару тянули бечевой, брели вдоль прибойной волны.

Добежали к Шелихову, Григорий Иванович поспешил на палубу, глянул и увидел: Степан ведет с собой местных жителей. Лица у них смуглые, с блестящей кожей. Глаза раскосые.

Григорий Иванович сошел с галиота. Степан доложил:

— Григорий Иванович, к тебе здесь вот два их старших.

Григорий Иванович посмотрел на алеутов. Были они одеты в глухие одежды из птичьих шкурок, в длинные камлейки из кишок морского зверя. Похожие одежды Шелихов видел у эскимосов и у ительменов. На головах у алеутов деревянные шапки с козырьками.

Впереди гостей стоял высокий алеут, с рыбьей костью в носу и с цветными рисунками на щеках и лбу. Он смело шагнул навстречу Шелихову и, глядя черными, необыкновенно подвижными и живыми глазами, быстро заговорил.

Кильсей перевел Шелихову:

— Говорит — как и с прежними русами, на острове этом бывавшими, хотели бы они обменять меха на ножи и топоры. Обнищали с железным припасом.

Шелихов спросил Кильсея:

— А на языке-то каком они лопочут?

— Язык у них на эскимосский смахивает.

Старейшина алеутский взглядывал на Григория Ивановича острыми глазами. И вдруг шагнул вперед и сунулся к нему лицом, носом коснулся носа. Ватажники засмеялись.

— Это он с тобой, Григорий Иванович, — сказал Степан, — побрататься хочет. Обычай у них такой.

Шелихов обхватил алеута за плечи. Почувствовал — крепкий мужик, как литой. Сказал своим:

— Что стоите? Котлы вешайте. Гостей по-русски встречать будем.

Во время обеда с галиота к ватаге вышла Наталья Алексеевна. Алеуты все, как один, встали, поклонились ей. Кильсей рассказал, что на острове женщину почитают за первую в семье, она пользуется особым уважением. Наталья Алексеевна поднесла алеутам цветные бусы, вызвав у них восторг.

Подкатился Михаил Голиков, заговорил об обмене, показал нож, топоры. Старейшина нож взял в руки и пощелкал языком — хорош, мол.

Костры догорали, потянуло туманом с воды, закричали чайки. Утро было солнечное, теплое. Море дышало свежестью, сильным и острым запахом водорослей.

Шелихов попросил старейшину отпустить с ними в море своих мужиков. И путь среди островов покажут и помогут ватажникам. Старейшина заулыбался: брату он готов помощь во всем оказать!

Сняв свою чудную шапку, он передал ее Григорию Ивановичу, благодаря за подарки. Шапка большая, коробом, обшитая цветными шкурками, была богато украшена ворсинками нерпы, перьями.

На двух спаренных байдарах посылали за мехами к алеутам Степана и Михаила Голикова. Наказали им, чтобы обернулись быстро, но те пришли только через два дня. Байдары с горой были нагружены мехами: шкуры и бобровые, и котовые, и огненной лисы. Выделка самая добрая.

С ватажниками пришло десять алеутов. Их старейшина отрядил с Шелиховым идти в поход.

Флотилии предстоял последний переход — к острову Кадьяк. Благополучно прошли гряду островов Лисьих. До Кадьяка оставалось рукой подать. Но тут выпало еще одно испытание.

В проливе ветер был такой силы, что пену из-под бушприта забрасывало на палубу. Когда вышли из пролива, волны ударили в борт, будто ядра из пушки. Судно задрожало, пошло враскачку, и колокол на носу зазвонил сам по себе.

Измайлов, пряча лицо в тулупчик, погнал ватагу к парусам, но качка не стихала, галиот начал черпать волну.

Вдруг, словно наскочив на камень, галиот клюнул бушпритом и стал заваливаться на бок. Измайлов заорал срывающимся голосом:

— Всем по местам!

Шелихова сбило с ног. Галиот лежал бортом на волне. Трофим, стоявший у рулевого колеса, торопливо крестился.

— Господи! Спаси и помилуй…

— Руль держи! — крикнул капитан.

Галиот все больше ложился на левый борт.

— Право руля! — гаркнул Измайлов и дал команду убрать паруса.

Резко изменив курс, галиот увалился направо, левый борт пошел из воды. Ватажники мотались по реям. Судно выровнялось на киле и встало вразрез волне.

Подошел галиот «Симеон и Анна», с него начали спускать байдару.

Шелихов подумал, что самое опасное позади. Волна уже не захлестывала на палубу.

— В трюме груз завалило на борт, — сказал Измайлов. — Раскачало и завалило.

Он был спокоен.

Капитан оказался прав. Груз при качке сломал переборку и съехал на левый борт. Мешкать нельзя было и часа. Шелихов распорядился подвести с заветренной стороны «Симеон и Анну» и ошвартовать борт о борт.

— Как подпорка для нас будет, — сказал он.

Команду «Трех святителей» вызвали на палубу, расставили с баграми. «Симеон и Анна», убрав паруса, медленно надвигался с заветренной стороны. «Толкнет, — подумал Измайлов, — и опрокинет». Пальцы в ботфортах поджались. Но у рулевого колеса стоял сам Бочаров. Вся его фигура выдавала напряжение. Шелихов застыл рядом с Измайловым. Ждал: сейчас ударит.

Галиот придвинулся ближе, ватажники подняли багры. Обошлось без удара. «Три святителя» и «Симеон и Анна» встали рядом. С палубы «Трех святителей» подали концы, и оба судна оказались в связке.

— Молодцы, братцы, — сказал Измайлов. — Молодцы!

Зажгли фонари. В трюме было все вперемешку: ящики, мешки, бочки, коробья. Груз стали переносить на галиот «Симеон и Анна». Когда трюм освободили, галиот ровно встал на киль.

Измайлов разбудил Шелихова к вечеру.

— Вставай, Григорий Иванович, Кадьяк виден.

В косых лучах заходящего солнца остров был темен. На волнах качались бесчисленные чайки. Остров приближался, заслоняя горизонт.

Глядя на чаек, Измайлов сказал:

— Кончено, конец походу!

Здание Двенадцати коллегий в Петербурге имело столько коридоров, коридорчиков и тупичков, что человеку, впервые попавшему, разобраться в этом лабиринте было трудно. Острословы говорили: «Пройти Двенадцать коллегий все одно, что круги Дантовы». Здание замечательно было еще и тем, что при значительной массивности и толщине стен отличалось промозглой холодностью комнат и залов.