Виктор Дихтярев - Вся жизнь - поход
Нас привели в уютный домик Павла Васильевича Макарова, невысокого и очень худого человека, совсем не похожего на лощеного красавца, адьютанта его превосходитель-ства, каким его изобразят через несколько лет в знаменитом телесериале. Я не буду рассказывать об этой встрече, о том, как плакали наши девчонки, когда Павел Васильевич, придавив стол кулачками старческих рук, негромко запел сложенную партизанами песню о погибших товарищах, и слезы текли по его морщинистому лицу...
Через неделю мы были на кордоне у лесничего Крапивного, богатырского сложения человека, которого вроде и не коснулись года.
- Вон по цей тропке, - показывал Крапивной, - поднимались немци, а Павел Василич косив их с пулемета вот от того камня. Нас четверо, а их, шоб не соврать, человек дватьцать будет. Тут склоны не так, шобы крутые. Бачу обходять они нас.
"Павел Василич, - кричу - тикать надо!" А он ни в какую.
Ну, подхватил его за ноги, за вроде коня в тачанке, и поволок. А он все стрелять норовит. Вон пойдете в тую сторону, там крутяк каменый, по нему и ушли. Пулемет бросить пришлось, да... А Павел Васильич мне потом дулю вставил за отступление, во как.
Павел Васильевич передал нам много документов времен гражданской войны и большие желтые листы немецких приказов, которые расклеивались по городам. Под черным распластанным орлом шли распоряжения о запрещении появляться на улицах без документов, о немедленной сдаче теплой одежды для немецкой армии, о выдаче местонахождения евреев. И внизу каждого приказа - непременное предупреждение: "За невыполнение - расстрел". Потом, когда в школах начали проводиться "Уроки мужества", часто, к сожалению, формальные, я вспоминал нашу крымскую экспедицию и думал, что свой Урок ребята проштудировали сполна.
Мы шли горными тропами к партизанским стоянкам, которые отметили на карте еще в Симферополе. В Крымский заповедник народ пускают не часто, и в то время остатки полуразрушенных лагерей еще можно было найти. Мы собирали стреляные гильзы, подобрали в лесу проржавевшую трехлинейку, а ствол миномета нам подарил лесничий Крапивной: "Вон он ворота подпирает. Берите, отслужил красавец. ".
С Гурзуфского седла мы спускались мимо Артека, и с какой завистью смотрели на нас прилипшие к чугунной ограде чистенькие пионеры в белых рубашках и синих шортиках!
Свой постоянный лагерь мы поставили в совхозе под Алуштой. В клубе дали большой концерт, вечерами у палаток собиралась местная молодежь, я читал стихи, и все вроде было хорошо. Но что-то постоянно тревожило меня.
Вот съездили в Ялту, но не пошли в Никитский ботанический сад, отказались от экскурсии в Севастополь ради лишнего дня у моря, хотя наши палатки стояли почти на берегу, и купаться можно было часами. Я чувствовал, что благополучие в группе зависит не только от меня, но и от тех сильных и авторитетных ребят, о которых уже упоминал.
Не вступая в конфликты с товарищами, эти ребята пользовались маленькими привилегиями с молчаливого согласия остальных. Только они могли опоздать на зарядку или на вечернее собрание, задержаться у моря, оставив с собой нескольких девочек, - словом, делать то, что не позволялось другим. И возглавлял эту самостийность наш командир Коля Голиков, несколько своеобразно понимавший серьезность своей высокой должности. Скажем, возвращается компания с пляжа.
- Почему опоздали ? - спрашиваю.
- Не надо, Виктор Яковлевич, - Голиков кривит губы с чуть заметной снисходительностью. - Я за них отвечаю. Подумаешь, задержались на десять минут.
Пару раз говорил с Колей наедине, но он заводился и цедил что-то о моих придирках лично к нему.
Я видел, что теряю какие-то нити управления, пусть не главные, в мелочах, и что голос друзей Голикова в спорных вопросах все чаще становится решающим. В той же Ялте после прогулки по набережной и знакомства с магазинами я предложил поехать в дом-музей А.П.Чехова. Еще никто не успел возразить или согласиться, как один из авторитетных парней громко сказал:
"Нам и в школе этот Чехов вот где сидит!" Поездка не состоялась.
И все-таки я не мог обойтись без помощи Голикова и его друзей, и они понимали это. Начала складываться ситуация, выстраиваемая по житейскому принципу: "Мы вам, вы нам". Мы вам - порядок в группе, вы нам - послабления в режиме.
Пятнадцатью годами позже с нами в Крым выехала группа соседней школы, и я видел, как несколько старшеклассников, так называемый актив, постепенно отстранили учителя от руководства и начали насаждать среди товарищей жестокие уличные законы. Сначала учитель не обратил внимания, что командир и присные его даже не утруждают себя подойти к дежурным за едой. За них это делали другие, обслуживая руководящий состав в первую очередь. Разумеется, свои миски "актив" тоже не мыл. При мне один из парней ткнул принесенную ему миску под нос мальчишке:
- Это что ? А ну бегом перемой!
Я остановил мальчишку и подошел к парню:
- Встаньте, пожалуйста.
- Чего ?
- Я говорю - встаньте, пожалуйста.
Парень медленно приподнялся:
- Ну ?
Я протянул ему миску:
- Вон он, ручей, и будьте добры, пойдите, сполосните посудину.
Вступать в пререкания с безукоризненно вежливым джентльменом парень не решился. Он только передернул плечами и побрел к ручью.
Я говорил руководителю соседней группы, что поведение "актива" до добра не доведет, и предлагал свою помощь в беседе с ребятами, но руководитель ответствовал, что ничего особенного не происходит и никакой помощи не требуется. А через пять дней, когда наши лагеря ставились почти рядом, я видел, как девушка указала одному из "активистов" на удобное место для палатки - площадку, которую уже расчистил от камней руководитель с девчонками. Парень кивнул и, подойдя к площадке, пнул ногой еще свернутую палатку:
- Я раньше выбрал это место. Мы здесь ставиться будем.
И руководитель с девчонками, не возразив, пошли искать новое место для ночлега.
Через год наши маршруты совпали на Кавказе. Не знаю, какая сила толкала этого руководителя в походы - в школе он был прекрасным учителем физкультуры, вот и занимался бы тем, что умел делать профессионально! А тут, в горах, где должно быть единое руководство, всем заправляли уже новые старшеклассники, подбиваемые своими подружками, которых про себя я давно называл фаворитками. Это особый тип девушек, никогда и ни во что не вмешивающихся, но через своих поклонников творящих в группе настоящий произвол. Им ставят палатки, подменяют на дежурствах, они могут затюкать любую девчонку, и не только они, а прежде всего их поклонники, а уж ребятам, которых невзлюбили фаворитки, лучше поскорее убраться из группы! И если все это безобразие вовремя не пресечь, руководитель теряет бразды правления, сохраняя за собой только всю меру ответственности за жизнь и здоровье учеников. Все, что я наблюдал в соседней группе, привело к финалу, хотя и нетипичному, но вполне закономерному.
