Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
– Ой, внучек, я и забыла сказать, что пока ты пятый раз за водой бегал я синьки подсыпала и крахмал разведенный налила. Чтоб как всегда всё было красивое и накрахмаленное.
Ну, я говорил вроде уже, что бабуля у меня быстрая, хитренькая и умненькая. Помогала мне тайком. Ну, что уж там! Простил я ей эту выходку и стал дальше мучиться. Стиральную доску я так свирепо давил простынями, что пальцы и костяшки кулаков стали красными и слегка опухли. Мне уже стало казаться, что пальцы после четвертого двухслойного пододеяльника примут форму цинковой извилистой борозды и мне сложно будет играть на баяне. Выжимал я бельё с таким остервенением, что оно, бедное, должно было пополам порваться. Но пронесло.
Одно я стирал, другое сохло самостоятельно после размахивания фанерой, третье бил после стирки колотушкой и выжимал, подсохшее снимал, заменял его на выжатое, а в сенях перед гладильным столом стопка росла к моему неописуемому восторгу. Так резвился я уже часа четыре и скоро отец должен был притащить шампанское, лимонад и торт. А я не успевал. Уже надо было начинать гладить первую готовую порцию. Утюг был тяжелый как малый блин от штанги. С обеих сторон он имел по короткому крючку, которые скрепляли низ утюга с верхней частью. На них дядя Миша надел деревянные просверленные трубочки. Чтобы не обжигать пальцы. По бокам на утюге вырезали по четыре овальных дырки с каждой стороны. Это затем, чтобы раздувать угли.
Ну, я уже настроился гладить, одеяло полосатое расстелил на столе и разровнял складки. Шло дело! Кипело, можно сказать, булькало и ползло к финишу. Но тут я с ужасом понял, что с размаху ударил своим неплохим лицом в самую грязную грязь. Я не разжег голландку и не имел углей. Это был крах. Позор на всю семью, а, возможно, и на весь белый свет, если бабушка расскажет во дворе про моё неоконченное поздравление. Я метнулся к сараю, к поленнице, и стал выдергивать дрова из середины, поскольку до верха не доставал, а бежать за табуреткой – это только время терять. На бегу несколько колотых дровишек высыпалось и я стал исполнять почти цирковой номер: жонглирование дровами и укладка их прямо с полёта на верх уцелевшей стопки. Помогла спортивная реакция и через десять мину я уже бежал по крыльцу вслепую, потому, что охапка дров оказалась выше глаз. Когда я ввалился с дровами в комнату. Бабушка Стюра охнула и три раза ощутимо стукнула себя по лбу.
– Вот же, лихоманка меня забери, дура я престарелая! Вздремнула маленько ненароком и сказать тебе не успела, что дрова-то я разожгла давно. Незаметно, мимоходом. Всё равно делать было нечего. Дай, думаю, запалю печку-то. А то папа твой скоро явится и надо будет шампанское да лимонад пить. А у тебя бельё не глажено! Ты бы, конечно, и сам успел, но я совсем случайно затопила, автоматически. Видно, почти засыпала уже на ходу. Не помню, что и делала.
Я аж сел. Дрова выронил. Умная и по-доброму хитренькая была моя бабушка Анастасия Кирилловна.
– Я унесу дрова-то, – баба Стюра быстренько подхватила стопку тонких полешек и исчезла, оставив после себя нужную для работы фразу. – А ты, внучок, давай, уголь засыпай совочком и беги его раздувай на крыльце!
Сыпал я уголь в утюг, как деньги в карман: бережно и внимательно, чтобы мимо не проронить. На крыльце им махал им вверх-вниз с такой скоростью, что искры и даже целые маленькие раскаленные кусочки вываливались в дырки, чего я не мог заметить сквозь дым, который заполнил крыльцо. Над крыльцом была крыша, державшаяся на опорах перил. И дыму улететь было некуда. Хорошо, вовремя поднялась бабушка, сбросила угли на землю веником. Он всегда в уголке перед входом стоял.
-Так спалишь весь дом, – сказала она озабоченно. – А народу тут много живёт. Всем будет праздник с фейерверком. Международный женский день. И жить все будут во дворе. Скоро лето ведь. Смотри, как надо раздувать.
Она опустила руку с утюгом за перила вниз и раскачивала его со скоростью не меньше моей.
– Всё! – Она подала мне раскаленный железный агрегат, извергающий такой жар, что стоять с ним рядом было жутко. Как возле котла в аду, под которым пылало пламя, облизывающее весь котёл и грешника в нём заодно. Такую смешную картинку я видел в журнале «Крокодил».
И я начал гладить. Весь процесс занял у меня полтора часа. За это время я четыре раза менял и раздувал угли, а к концу работы рука так привыкла к утюгу, что мне даже расставаться с ним было больно. Так, блин, это ещё хорошо, что у нас был раскрывающийся утюг, куда сыпали горящие головёшки. С ним полегче глажка идет. А у многих наших соседей имелись простые металлические болванки, отлитые по форме утюга. У него только подошва была отполирована. Но его надо было постоянно совать в печку и ждать, когда он раскалится, а потом бежать и быстренько гладить. Потом он остывал, и хозяйка снова укладывала его на угли. Некоторые разогревали такие утюги на примусах. Газа у большинства населения в те годы в Кустанае не было. Бабушка купила дорогой утюг, а выходило, что им гладить дешевле. Керосин был подороже дров и уходило его довольно много.
Ну, это отвлекся я. Случайно. Переходим назад, к празднованию восьмого марта
Пришел батя с огромной сумкой. Увидел меня грязного, взмыленного, аккуратно доглаживающего салфетки и наволочки, которые я в муках аккуратно сворачивал и укладывал в стопки. Увидел и стал хохотать так весело, будто я не горбатился над бельём, а рассказывал очередями, как из пулемёта, смешные анекдоты. Я, конечно, батин непедагогичный поступок мимо себя пропустил, поскольку всё закончил делать и отнес бельё в шкаф.
После чего бабушка стала меня обнимать, целовать и спасибо говорить, как будто не у неё был праздник, а у меня. Потом и мама явилась с уроков второй смены. Все собрались. Баба Стюра рассказала родителям о том, какую огромную работу я выполнил на отлично и как здорово этим самым её обрадовал в день праздника.
– Это было самое приятное для меня поздравление! – говорила она с радостью.
Тогда мама тоже стала меня обнимать и целовать, а отец пожал руку, шлепнул по плечу. Одобрил, значит. Потом мы с
