Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
А в этот праздничный день бабушка моя, которая плевала всегда на все предрассудки и, конкретно, на тот, что не велел в праздники работать, затеяла большую стирку. Штука обычная. Повседневная. Я тысячу раз видел, как бабушка стирает. Но не приглядывался внимательно. Ну, стирает и стирает. Вот если бы она самолёт конструировала – тут бы я вперился плотно, чтобы понять и тоже научиться. А стирка – любимое занятие женское. Кровное. Никому не доверят. А наше, мужское дело – ходить в чистом и глаженом. Спать под накрахмаленным пододеяльником на чистой крахмальной простыне и такой же наволочке. Но восьмого марта бабушке вкалывать всё же было нельзя. Хоть и было ей это правило по фигу. В праздник специальный, женский, она должна лежать на кровати и петь любимые песни, ожидая вечера, когда отец сам накроет стол и посреди него водрузит как знамя вазу с букетом тюльпанов и бутылку шампанского. Ну, и для меня лимонад. Ну, и для прекрасной половины нашей большой торт
в шоколадной обливке и с кремовыми лилиями на вершине. От которого и мы с батей откусим, конечно.
– Бабуля! – торжественно сказал я, выбегая в сени, и нежно отодвинул её от замоченного в цинковом корыте белья. От кучи простыней, пододеяльников, наволочек, полотенец и столовых салфеток. – Ты отдыхай. Пойди в комнату, ложись на кровать и пой любимые свои польские песенки. Газетки почитай, радио послушай. Пока батя не пришел. Без него праздновать не начнем ведь. Он будет угощенье выкладывать и тосты под шампанское про вас рассказывать. А стирать сегодня буду я! И сушить. Гладить тоже сегодня имею право. Нет! Обязательство!
Баба Стюра присела на табуретку. Она засмеялась и руками замахала. Вроде быЮ я – комар, а она меня отгоняет.
– А ты видел сколько всего в корыте мокнет? – Она сунула руку в горячую воду и под бельём со дна разогнала мыло в разные стороны и вверх. – Вот это всё надо сперва отбить колотушкой на крыльце, на бревне, какое дядя Миша мне выточил. Потом на стиральной доске всё продрать по два раза. Воду менять. Таскать её в ведре, чистую, из бочки от сарая. Потом надо выжать всё. Сперва отбить той же колотушкой, всю воду выбить. А потом руками всё скручивать надо. Последние капли выдавливать. А вон во дворе веревки натянуты. Развешиваешь всё. Сегодня не очень солнечно. Стало быть – надо белью помочь высохнуть побыстрее, чтобы до вечера погладить и сложить. Значит ты берешь вон ту фанеру, лист стоит внизу, под крыльцом. Берешь и бельё обмахиваешь воздухом. Тогда оно часа за три высохнет.
Бабушка замолчала и стала внимательно и с удивлением меня разглядывать.
– Скажи честно: зачем ты вместо меня собрался стирать? Ну, купил бы мне три тюльпана и было бы прекрасно. И тебе дальше не мучиться, и мне приятно, что не забыл про бабушку.
– Честно? – я аж покраснел. Неловко стало. – Я, бабуля, все деньги, что были на подарки, ухнул на маму, бабу Фросю и на девочку там одну. Ну, такая… Как тебе про девочку-то доложить? Не буду я. Девочка особенная и всё. А тебе решил самый дорогой подарок сделать. Он дороже денег. Хочу вместо тебя трудную работу выполнить. Чтобы ты празднично отдохнула и расслабилась. Бабе Фросе я платок купил, а ты-то не носишь платки. Зато она сегодня будет сама коров доить, овец загонять, гусей и кур. И стол праздничный сама накроет. Не Панька же!
Баба Стюра, прикрыла рот фартуком. Как она беззвучно смеялась – не видно было. Это я просто догадался.
– И гладить сам хочешь? – Бабуля убрала фартук и улыбалась, не скрывая недоверия. – Утюг углём заправлять надо быстро, чтобы не остыл. Значит голландку растопить ты должен уже сейчас. Насыплешь углей, раздуешь угли-то в утюге на крыльце. А бельё уже должно быть готовым. Сложенным и немного влажным. На стол перед глажкой укладываешь вот это тонкое, но жесткое одеяло полосатое. Под которым летом отец твой спит на улице. Понял всё?
Ну как я мог сказать бабушке в праздничный день, что вник не до конца и поверхностно. Поэтому решил, что по ходу дела невзначай буду доспрашивать, если чего не вспомню.
– Всё, я пошла песни петь? – засмеялась баба Стюра, не прикрываясь фартуком. – С праздником тебя, Настасья Кирилловна! С международным!
И она скрылась за дверью комнаты.
Если я буду описывать всю свою прачечную удаль полностью, то вы помрете либо от смеха, либо от жалости к бедолаге-пацану, который самоотверженно выбрал для любимой бабушки самый дорогой для обоих подарок. Ей он дорогого стоил, она получила половину дня безмятежного отдыха. А мне обошелся раз в сто дороже, чем все остальные подарки, включая классную руководительницу и девчонок из класса.
Через час я был полностью мокрый, неравномерно, но густо обложенный со всех сторон мыльной пеной. Я выносил каждую не постиранную пока вещь на крыльцо, закручивал его вокруг отполированного бревна на крепких крестообразных стойках и со всей дури избивал его длинной, толстой и гнутой доской, у которой нижняя часть была полосками выдолблена стамеской. Спасало то, что сверху у доски была ручка. Я лупил бельё, изгоняя из него грязную мыльную воду, одновременно за конец раскручивая его и укладывая в руку. Парочка простыней упала-таки. Но пол на крыльце был чистый. Эта экзекуция белья длилась час. Бабушка успевала сделать то же самое минут за пятнадцать. Ну да ладно. Потом я носился с двумя вёдрами к бочке и обратно. Полоскал корыто. Наливал чистую воду, потом опускал в корыто доску стиральную. Такое здоровенное, в березовой оправе волнистое цинковое полотно. Кидал на доску мокрый конец пододеяльника, ездил по нему куском хозяйственного мыла и одновременно тер его об волны металла. Потом сбрасывал протертый кусок в корыто и натирал следующий. Чувствовал я себя после второго этапа стирки примерно так же как после соревнований по пионерскому многоборью, в которых всегда имел неплохие, а иногда даже хорошие результаты. В стирке результат был тоже не самый худший, но сил забрал побольше. Хотел я передохнуть, но совесть сказала мне на ухо:– «Ты мужчина или хвост от блохастой собаки?!» Это добавило гонора и спортивной злости, но не сил. Все остальные прачечные операции я провел как бы в полусне. Куда-то бегал с ведрами, стучал доской, отжимал руками, развешивал с табуретки и создавал тёплый ветер куском фанеры, после чего руки захотелось отделить от себя и отложить их в спокойное место, чтобы они,
