Юрий Пшонкин - Пленник волчьей стаи
Вечером побежал за камешком к сопке Бараний лоб.
Когда ветка у ног Анкучи «срослась» и все десять камешков лежали возле яранги, он вручил внуку копье. «Ты будешь выпускать его из рук только перед сном»,— наказал старик.
И Тайнав, продолжая по утрам бегать, начал осваивать науку бросания копья. Сначала он просто бегал с ним на склон сопки Медвежий горб и обратно, а после полудня принимался кидать копье в бревно или в череп оленя, повешенный на сук. Много бросал, метким стал.
Прошлой зимой Тайнав доказал, что он хорошо усвоил обучение отца и деда: на торговом празднике выиграл двух прекрасных ездовых оленей. На тот праздник приехали северные люди чукчи. О, у северных людей оленей так много, как летом оводов в тундре. Они привезли с собой богатыря — огромного человека с большим животом. Не зря привезли, хотели пригнать на местные пастбища свои огромные стада. Их богатырь вызвал на поединок пятерых местных борцов и всех победил. Местные совсем приуныли. В этих краях всегда так было: если род имел знаменитого богатыря, метателя копья или знаменитого бегуна, тот род процветал: мог угнать чужих оленей, занимал лучшие пастбища... У северных вот богатырь, а у них?
Тайнав всех выручил. На виду у богатыря он обрезал постромки у двух лучших беговых оленей северян и побежал с ними в горы. Северные люди погнались за ним на нартах. Сильные олени у них были, очень быстрые. Но не догнали они Тайнава. Тогда северные люди сказали: «У нас есть великий борец, у вас — великий бегун. Не будем ссориться. Давайте мирно жить». В честь такого события в стойбище большой праздник был. В знак мира северные люди подарили Тайнаву тех двух оленей, которых он угнал.
«...Теперь есть на кого оставить стадо, и мне можно и уходить»,—говорил себе Килькут.
В тот вечер, вернувшись из стада, Атувье подсел к сидящему возле костра Килькуту.
— Энпеклав, я хочу говорить,— спросил он разрешения.
— Мои уши открыты для твоих слов,— ответил Килькут, а сам даже не повернулся к Атувье.
— Энпеклав, твоя дочь сказала, что ты «дал слово».
— Она сказала правду,— будто старое, усыхающее дерево, проскрипел Килькут.— Как только Ненак станет женой Вувуна или... — Килькут покосился на Атувье,— или твоей, я уйду...
Атувье смутился.
— Энпеклав, я... я знаю, почему ты «дал слово». Ты не хочешь быть лишним ртом. Ты отдаешь свое мясо мне.
Килькут сомкнул веки, ничего не ответил.
— Я не хочу, чтобы из-за меня ты, добрый Килькут, рано уходил в «верхнюю тундру». Лучше я уйду из твоей яранги. Дай мне в дорогу еды — и я уйду.
Килькут долго молчал, потом ответил:
— Тебе не пройти через большие камни — сопки. Ты не знаешь дороги, у тебя нет ружья, и твой плохой лук не прокормит тебя — бараны не подпустят близко. Если ты пойдешь по Вывенке, тоже не дойдешь — очень много идти. Если бы мои сыновья знали дорогу через большие камни, я дал бы оленей. Но мы никогда не кочевали в тех местах. К тому же скоро начнется отел.
Атувье вздохнул. Отел — самая главная, тревожная пора, каждый пастух дорог.
— Я много ем,— стоял на своем сын Ивигина.
— Ты — не ленивый, ты хорошо работаешь,— успокоил его Килькут и немного выпрямился, добавил с еле заметной обидой: — В моей яранге много людей ночевало, но никогда не ночевал голод. Оленное стадо всегда ходило рядом со мной.— Он умолк, но молчал недолго. Ему нравился этот богатырь. Старик понимал, что происходит в душе у пришельца.—Ты — не лишний рот в моей семье, но я должен уйти. Ты не знаешь, в мое тело вселились злые духи. Смотри.— Старик сплюнул.
Атувье увидел на снегу, у ног старика, алое пятно. Кровь! У Килькута гниют легкие...
— Теперь ты понял, почему я должен уйти? — спросил Килькут.
— Да, энпеклав,—тихо ответил Атувье.
Килькут правильно решил, ибо он не хочет, чтобы злой дух поселился и в его сыновей и внуков. А еще Килькут хочет после погребального костра снова вернуться в нижнюю тундру. Все знают: если человек сильно заболел — в него вселились злые духи. И если такой человек умрет сам, то его тело станет совсем гнилым, и потому по обычаю такое тело нельзя предавать погребальному костру: тогда злые духи попадут и к «верхним людям». Этого нельзя допустить: вверху жизнь хорошая — веселая, сытная, и никто не должен мешать «верхним людям». Оленные люди внизу покорно переносят разные опасности, холод, голод, несправедливость, чтобы там, вверху, пожить хорошо. А еще не хотят жить в болезни здесь живущие потому, чтобы когда-нибудь вновь возвратиться к потомкам, на эту землю. Вверху, конечно, хорошая жизнь, но и здесь неплохая... Ушедший к «верхним людям» через погребальный костер обязательно вернется сыном своего сына, дочерью своей дочери. Может и позже, через два-три колена.
После того, как все поели, Килькут объявил, что завтра кочевка, поближе к стойбищу надо подогнать .стадо. Чтобы как можно больше людей пришли провожать его к «верхним людям».
Утром женщины принялись свертывать шкуры, одежду, укладывать в походные сумки посуду, юколу, вяленое мясо. Мужчины занялись починкой нарт, ловлей ездовых оленей. Вувун, главный охотник, отправился снимать петли, капканы.
Вувун очень старался. По обычаю жених должен был не менее трех лет отрабатывать за невесту в хозяйстве ее отца. Надо было усердно работать: заготавливать дрова, пасти оленей, охранять их от хвостатых, добывать шкурки ружьем и капканами, чинить нарты, упряжь. Жених обычно работал больше всех мужчин, а ел — меньше. Работал и не роптал. Иначе нельзя: не понравишься отцу невесты, откажет, не отдаст дочь. Да еще скажет: «Ты плохой работник, дети у тебя будут голодными, проешь оленей жены». Никто не мог оспорить решения отца невесты, никто не обижался на суровый приговор.
Таков обычай. Справедливый обычай, мудрый закон тундры. Для неудачливого жениха такие слова — метка на всю жизнь: парень, про которого сказали, что он может проесть оленей жены, мог совсем остаться без жены, на всю жизнь. В семье чаучу не было общих оленей: были олени мужа и были олени жены. Муж пас всех оленей, но семья ела только его. Впрочем, и дети могли владеть только теми оленями, которых им дарили родители. Олени отца переходили к ним, когда отец того желал. Олени должны были плодиться, множиться, но не убывать. И муж прежде всего оберегал оленей жены. Если жена уходила, она забирала своих оленей, но оставляла детей в семье мужа. Мудрый обычай, справедливый: ушедшая жена могла еще родить, и потому-то олени ей нужнее. О, чаучу почитали женщину, оберегали ее, дававшую жизнь роду. И если умирал муж, то женщину старались оставить в семье мужа, отдав ее в жены младшему брату умершего. Оставалась в семье умершего жена, оставались и ее олени... Да, олень для чаучу — это жизнь, а жизнь не должна иссякать, убывать. Вот почему большим уважением и почетом пользовались те, кто увеличивал свое стадо. Свое, а значит, и общее. И горе было хозяину, у которого стадо убывало. Собравшись на совет, старики рода могли вынести страшный приговор: пусть стадо лентяя, неудачника, от которого отвернулось оленное счастье, перейдет к другому. Без всякой платы!
